— И это, то, что вы видели — он в себя пришел, называется. Притом хорошо так. По сравнению с тем, что было.
— То есть, ничего такого не было?
— А вы — что? Верите, что Пашкевича могли поглотить какие-то земляные осьминоги? — я так говорю, вдруг понимая, что работая в организации, использующей сыворотку, придуманную ангелами Сартаков вполне мог знать про существование чупакабры.
— Нет, конечно! — мне показалось, Сартаков не лгал — но тогда что могло Андрею привидеться? Вернее — с чего это?
Я мычу, делая вид, что вспоминаю, но потом нахожу, что соврать:
— Павлов выстрелил Пашкевичу в живот…
— Да — прервал Сартаков — он, как говорил, решил исполнить приказ об уничтожении Пашкевича.
— Да, правда! Только в тот момент, когда я того допрашивал, и, как я считаю, вполне вероятным было то, что его можно было доставить в Москву!
— Ну так! Павлов сказал, что действовал по обстановке.
— Ага. В состоянии исступления.
— И что было потом?
— Ну, Пашкевич упал…
— Так-так…
— И провалился под землю!
Сартаков подпрыгнул на стуле:
— Только ты мне не втирай про щупальца!
— Да какие щупальца, Александр Сергеевич! Просто до того, как прибежал растрепанный Павлов и стал стрелять, Пашкевич стоял на крыше бункера… или не знаю, как это называется… ну, в общем, ямы, вырытой боевиками, после накрытой бревнами и ветками, и сверху все это было завалено снегом.
— Да ты что? — Саратков, как мне показалось, ерничал:
— И почему же Пашкевич не провалился в эту, как ты говоришь, яму, раньше?
— Потому что стоял на толстой балке из спиленного бревна. Я даже понимаю, почему Павлову щупальца привиделись — когда Пашкевич упал, после того, как Павлов в него пальнул — я нарочито использую слова, немного насмешливые — Пашкевич упал на это перекрытие ямы, провалился внутрь, а когда он проваливался, из под снега показались обтесанные бревна, такого мясного, противного цвета, со всех сторон как бы обнявшие Пашкевича.