– В монастырь, который есть мне тоже семьёй. Несу с собой большой запас для размышлений на всю жизнь. Не каждому человеку досталось увидеть падающим тысячелетнее прошлое.
Мы расстались в воротах. На улицах постепенно расходились кучки, ропща, часы выбивали полдень, а колокола звали на Ангела Господня… за души полегших в боях.
Где-то за Вислой, дорогой к Гродну, где подписал последний раздел, ехал король, окружённый почётной стражей… и – плакал.
Плакал всю жизнь… когда бы имел мужество пролить немного крови, от скольких бы слёз избавил себя.
Возвращаясь из замка, мне казалось, что встретил другое знакомое лицо, которое очень быстро исчезло с моих глаз. Не имела оно времени врезаться мне очень в память, поэтому я даже не был уверен, не обмануло ли меня сходство.
Мне казалось, что это был тот офицер Миллер, которого я встретил в трапезной у Капуцинов во время заседания патриотов-клубистов и с которым такую неприятную имел стычку. В этот раз он представился мне в каком-то странном мундире, мелькнул и исчез. Он это был или нет? Я не был уверен, но он мне его напомнил. Обернувшись пару раз, в пути, мне ещё казалось, что я заметил его на поворотах улиц, идущего медленно со мной, я считал это всё-таки миражом и, забыв о нём, пошёл к дому.
Тут Манькевичи также складывали вещи, и мне не оставалось делать ничего другого, только собрать узелки и выбираться из Варшавы.
Меня только задерживала мысль о бедной больной. Манькевич, который очень привык к своему камергеру, предложил ему у себя на деревне жильё и жизнь, старичок ещё колебался. Он слишком привык к этой брусчатке и, несомненно, думал, что всегда найдёт, при ком до конца жизни находиться. Было уже темновато, когда в закрытые ворота начали стучать.
Манькевич испугался, мы стали над ним смеяться, когда вошёл испуганный слуга и объявил мне на ухо, что двое солдат с офицером спрашивают меня.
Я не мог понять, что бы это могло значить, не говоря, однако, ничего деду, вышел в сени. Офицер как раз пробирался в покои.
– Вы пан Сируц? – спросил он грубо.
– Я.
– Ступайте за мной.
Я был так спокоен в совести, что этим вовсе не встревожился.
Я объявил готовность сопровождать его, но спросил только, о чём речь.
Он насмешливо ответил мне:
– Уж о том у генерала Буксгевдена узнаете.
Бюксгевден был тогда генерал-комендантом города Варшавы.
Что он мог иметь ко мне? – я не понимал. Мне подали плащ; даже не прощаясь с Манькевичами, к которым через пару часов ожидал вернуться, я пошёл.
Офицер впереди, два солдата по бокам… Мы шли к коменданту. Я был явно арестованным. Мимовольно встреча с Миллером, неизвестно почему, пришла мне на ум.