На небесах ещё осень не развесила серых дождевых покрывал, только порванные облака скользили по бледной синеве, изукрашенные золотыми и померанцевыми полосами солнечных лучей. Деревенская тишина покрывала большое поселение вдалеке, окружённое лесами.
Оно лежало тут закрытое от нападений неприятеля (который так часто уничтожал и опустошал край), потому что нигде вокруг него пожарищ видно не было, а хаты имели время постареть в мире.
Посередине на холме, опоясанная заросшим зеленью валом и окружённая частоколом, находилась большая деревянная усадьба с высокой крышей. Ещё более высокие, чем она, ворота, указывали въезд. Они стояли теперь открытыми.
В довольно пустом дворе, среди которого был более всего виден колодец с журавлём и корытами, разложились какие-то повозки, от которых отпрягали коней, спешивались всадники, было шумно, и много челяди, выбежавшей из сараев, поспешно крутилось около усадьбы.
Местный властелин, в длинной опонче, подпоясанной ремнём, в чёрных кожах, с загорелым лицом, с длинными волосами, спадающими на плечи, держа в одной руке высокую шапку, в другой – белую трость, казался занятым и обеспокоенным размещением приезжих.
Упали сюда, видимо, нежданные, потому что все около них суетились, потеряв головы…
Панский штат, который разглядывался во дворе, был вполне великолепный и представлял состоятельного человека… Более двадцати мужчин, вооружённых лучшим оружием, на добрых и украшенных конях, несколько возов, разноцветная одежда челяди, фигуры придворных и солдаты, гордые и дерзкие, пожалуй, наталкивали на размышление о путешествующем удельном князе.
Хозяйничало здесь это рыцарство как дома. Один, как видно, главный, говорил владельцу в приказывающем тоне, а тот, шапки не надевая, обеспокоенный, подгонял челядь.
Нужно было разместить людей и коней, на случай слякоти куда-нибудь под крышу загнать возы, хотя они были покрыты шкурами, наконец, эту уставшую и проголодавшуюся горсть кормить и поить.
Охрипший и крикливый голос хозяина каждую минуту призывал паробков, а те, испуганные, бегали, хватая то и это. Один схватился уже за журавль и, встав на подставку колодца, как можно скорей наливал в корыта воду, потому что кони, страдающие от жажды, к сухим корытам тиснулись; другой тащил из сарая сено. Рыцарство прикрикивало и ругалось… То же движение видно было при усадьбе, все двери которой стояли открытыми, а окна сдвинутыми.
Но тут, за исключением челяди, прибывших гостей видно не было.
В сенях двое вооружённых отдыхали на лавке, поснимав с головы железные шлемы; сидели они уставшие, ничего не говоря друг другу.
В соседней комнате, не запертые двери которой были только чуть прикрыты, слышались тяжёлые шаги мужчины, который медленно, как-то странно перемещался. По этой походке было видно, словно проделанная дорога его не успокоила и не утомила.
Вооружённые, что слушали у двери, поглядывали изредка друг на друга, словно спрашивали: что он делает…
Действительно, кто-то там перемещался как бы без мысли, а под властью чувства, что метало им.
Шёл то очень живо и как бы мчался за чем-то, то останавливался как вкопанный, то плёлся, таща за собой тяжёлые ноги… Эти движения сопровождал то лязг оружия, которое имел на себе, то вздох уставшей груди…
Иногда тяжело присаживался на лавку… слышно было прогибающееся под ним сухое дерево, то поспешно вставал и бегал по комнате, приближаясь к самой двери и отдаляясь в другой конец… откуда доходил глухой топот.
Вооружённая стража, сколько бы раз он не подходил к двери, казалось, готовиться встать, а когда не дожидалась пана, падала, утомлённая, дыша свободней…
Тем временем панский кортеж собирался на ночной отдых, ибо наступал вечер.
В хате, стоящей неподалёку от усадьбы, бабы уже разжигали большой костёр, видимый через открытые двери, из которых дым влажных, вдруг подожжённых полен выходил клубами.