Я назвал своё имя и объяснился полной неосведомлённостью о причине заключения. Начали искать в бумагах. Нигде нельзя было ничего найти. К счастью, хотя уже в канцелярии все сменились, доктор меня вспомнил и отвечал, что помнит мою непригодную руку.
Снова тогда искали в бумагах.
Доктор вышел; один из секретарей, вытянувшись как бы после долгого сна, также удалился, остался невзрачный писака в мундире.
Тот сразу встал от столика и быстро подошёл ко мне.
– Слушай, пан поручик, – сказал он тихо, – может, у тебя есть немного денег, я тебя освобожу, а нет… то пойдёшь в Сибирь.
Я имел спрятанные пять золотых дукатов – последнее моё спасение на случай поездки. Что мне было делать? Достал их.
– Это последние, – сказал я и отдал их ему.
– Мало! – сказал он, посчитав.
– Не имею больше, – сказал я спокойно.
Он минуту подумал.
– Чёрт тебя возьми! Поклянись Богом, что больше не имеешь.
– Могу поклясться, не имею ни гроша.
Он похлопал меня по плечу.
– Пусть будет так! И молчать! Понимаешь?
Он тогда быстро сел что-то писать, посыпал песком, позвонил, вошёл солдат… он отдал ему бумагу и сел за стол.
Каким образом в поздний час я очутился на улице, действительно свободный, с бумагой под печатью, приказывающей мне в двадцать четыре часа выехать из города на прежнее место жительства, это мне трудно было объяснить.
Прямиком оттуда я побежал на Медовую.
Манькевичей не было уже и следа, моих узелков также, сторож мне ничего о них поведать не мог. Поэтому я остался на улице, без жилья, без гроша, голодный, плохо одетый, совсем не зная, что предпринять.
Ища в голове средств спасения, я должен был пойти в Старый Город.
Уже было темно, когда я постучал в знакомую мне дверь на втором этаже. Долго мне не открывали. Наконец к ней кто-то приблизился медленным шагом, окошко отворилось – я узнал голову достойного Михала, который крикнул от удивления, увидев меня, и как можно скорей открыл дверь.