— Молитвой мир стоит, укрепляется да обновляется. Великую жертву надобно принесть.
«Человека», — подумал Викентий.
— Верно, — промолвил подземный дух, и Викентий уже не удивился, что тот читает его мысли. — Нынче рано. Послезавтра — тот самый день, — в голосе существа прозвучало неподдельное уважение («двадцать девятое февраля. Касьянов день», — отстучало в голове Викентия). — Вот завтра — в самый раз. О согласии тебя не пытаю. Знаю, что всё сделаешь. Пособлять не буду, а как ряд править — узнаешь. А теперь — поди отселе.
Викентий не помнил, как оказался на улице. Светило по-весеннему яркое солнце, истошно орали воробьи, Михалыч с похвальным усердием обкалывал пласт слежавшегося снега, в сквере мальчишки среднего школьного возраста играли в снежки, на детской площадке мамаша урезонивала ревущего ребятёнка. Прошла мимо Люська из семьдесят второй, стрельнула масляными глазками… Это был привычный, понятный, дневной мир, оказавшийся не более весомым и прочным, чем радужная плёнка мыльного пузыря. Сегодня он прикоснулся к тому, что скрывала эта ничтожная оболочка. Его ощущения можно было сравнить с чувствами девятилетнего мальчишки из интеллигентной семьи, узнавшего тайну своего появления на свет, которую от него скрывали не в меру заботливые родителя. Теперь с этим знанием предстояло жить. Да не просто жить — в самое ближайшее время сделать такое, что от одной мысли волосы вставали дыбом.
…На следующий день с обеда Михалыч загулял. Он засел в дворницкой с двумя забулдыгами, которых подобрал у пункта приёма стеклотары. Из-за прикрытой двери доносился мелодичный звон той самой тары и немелодичное пение. Несколько раз компания выкатывалась во двор и потешала граждан своими выходками.
— Ды чё! Ды мы маленько! Ды мы ж вместях служили! — орал Михалыч, когда его и приятелей пытались призвать к порядку. Когда он выпивал чуть больше среднесуточной нормы, у него появлялась навязчивая идея — он считал себя ветераном погранвойск. — Витюха! Братан! Вставай, эй, чё разлёгся-то! — и тянул за рукав одного из «сослуживцев», который завалился в лужу, но нисколько не горевал по этому поводу. Не преуспев в этом, дворник сам падал на задницу и с матюгами неловко подымался. Второй приятель, деликатно отойдя на газон, «травил».
— Я вот сейчас хмелеуборочную вызову! — пригрозил Антон Иваныч из шестидесятой, суровый мужчина предпенсионного возраста, работающий на заводе в должности инженера по технике безопасности.
— К-командир! Не надо! Всё ровно! Застава, в ружьё! — отвечал Михалыч. — Мы уже уходим! — И компания убиралась с глаз подальше в дворницкую, откуда доносилось в три глотки:
— ГОСТИ!!! — ревели три мушкетёра, выдержав многозначительную паузу.
И только один человек во всём доме смотрел на них не с насмешкой и не с осуждением. И даже не с завистью — а были и такие, кто сам был бы рад погрузиться в жизнерадостное свинство, если бы не бдительность жены и тёщи. Светло-серые льдинки, ещё недавно созерцавшие сквозь триплекс пыльные афганские горы, наблюдали за тремя весёлыми разгильдяями с хладнокровным вниманием. Так охотник следит за дичью, которая от него в любом случае не уйдёт.
…Поздно вечером единственный из оставшихся на ногах гуляк выполз из дворницкой и поковылял в неизвестном направлении. Прихотливая траектория его пути не оставляла надежды стороннему наблюдателю даже предположительно определить пункт назначения.
Гуляка остановился возле мусорных баков, решительно засунул себе два пальца в глотку и стравил. Едва он закончил, как на плечо ему легла тяжёлая рука.
— Ну-ка пошли, голубчик! — приказал незнакомец.
— Начальник! Эт самое… — Пьяница обернулся и, увидев человека в гражданском, немного успокоился. — Мужик, ты, если чё, не эт самое!.. ну, с кем не бывает! Ты, типа, эт самое…
— Ладно, пошли, «эт самое», — сказал Викентий (это был он).
— Э! Куда?!.
— Не бойся, недалеко.
…Утром в четверг мало кто заметил, что Викентий бледнее и мрачнее обыкновенного. «Да голова чего-то болит», — отвечал он, если кто-то обращал внимание на его состояние. Но работа оставляла мало времени для душевных терзаний, и к обеду он уже был в порядке.
Пропавшего пьянчужку начали искать только спустя месяц, когда его горемыка-жена решила, что «загул» супруга, не склонного ограничивать себя в развлечениях, всё же слишком затянулся. Искали его без фанатизма, но, даже если бы люди в погонах в прямом смысле слова рыли бы землю, результат был бы тот же, как если бы дело не заводили вовсе. Пропойца неопределённого возраста растворился без следа, и вряд ли хоть одна живая душа сильно сокрушалась по этому поводу.
Он стал первым, кто лёг на алтарь благополучия дома номер девятнадцать. Так Викентий Закомельский, которого через пять лет все без исключения заводчане звали Викентий Петрович, превратился в жреца загадочного подземного Божества. Он помнил, как, ободрав с пленника нечистое тряпьё, уложил его на жертвенник и впервые услышал — нет, ощутил в голове — слова, призывающие Хранителя. Он повторял их, испытывая ни с чем не сравнимое ощущение человека, поступающего правильно, как надо.
ebooksa