— Так проверить можно, есть ли что под полом, — заметил домовой. — Хотя… Если тоненькую пластинку из того сплава, о котором я говорил, положить, помехи будут. Но сам артефакт так не скроешь, только в ящике.
Да, о том, что артефакт фонит тоже, я не подумала, настолько казалось это незначительным при размышлении о тайнике. Но ведь скрыли же его как-то? Вдруг металла аккурат хватило на один артефакт, и он сейчас сиротливо валяется под полом? При мысли о том, что столь ценная вещь лежит, никем не охраняемая, меня охватил настоящий ужас. Но если бы всё было так просто, неужели его уже не нашли бы?
Успокаивая себя такими мыслями, я отправилась на работу, где застала скандал в самом разгаре. Тимофеев вовсю распекал Соколова. Был он столь страшен, что я поздоровалась и отошла подальше, на случай если вдруг начнут разбрасывать плетения. Конечно, посторонним лицам доставаться не должно, но как мне показалось, на мой приход никто не обратил внимания.
— Это нарушение моих прав! — орал Соколов не хуже Тимофеева.
— Правила едины для всех! — заревел ему в ответ заведующий лабораторией. — Сколько ещё вы будете позорить нашу лабораторию?
— Весь позор лёг на университет, — гордо ответил Соколов и встал в позу, наверняка подсмотренную у какой-то античной статуи. — В конце концов, для работающих в университете оборотней могли бы сделать исключение.
— Никто для вас исключение делать не будет! — гаркнул Тимофеев. — Пора бы уже понять! Не младенец, чай! Хотя иногда как послушаю вас — и кажется, что взрослеть вам ещё долго.
— Лучше взрослеть, чем скатываться в старческое слабоумие!
Это Соколов сказал зря. Тимофеев побагровел и рявкнул: «Вон!» так, что алхимическая посуда задребезжала. Поскольку аспирант не поторопился убраться, его убрало за дверь каким-то хитрым плетением и дверь за ним тоже закрыло с особо противным треском. Потом заведующий перевёл налитые кровью глаза на меня.
— Теперь вы, Елизавета Дмитриевна! — рявкнул он. — Если вы надеетесь, что ради вас кто-то будет перекраивать университетские правила, то совершенно зря!
— Я никогда не просила к себе особого отношения, — ответила я, сильно опасаясь, что если меня так же вышвырнут за дверь, как незадачливого Соколова, то вернуться уже не получится. — Если я что-то нарушила, то не потому, что этого хотела, а по незнанию. Я сделала что-то не то?
— Вы — нет, — бросил успокаивающийся на глазах Тимофеевв, — а вот паршивец Соколов… Навязали его на мою голову…
— Он сделал что-то несовместимое с целительской этикой? — уточнила я.
— С правилами университета, которые однозначно запрещают оборотням проходить защиту во втором облике.
— То есть на территории университета обращаться нельзя? — заволновалась я, поскольку в этом случае о рекомендации Мефодия Всеславовича можно было забыть.
— На территории можно, и за территорией — тоже, а вот пересекать защиту университета — нельзя.
— Но почему? — удивилась я такому странному требованию.
— Потому что она выбивает из звериного облика в человеческий, чего до этого… не совсем разумного Соколова никак не может дойти, — почти спокойно ответил Тимофеев. — Он сваливается на проходной в голом виде и вопит о нарушении своих прав, а мне приходится приносить ему одежду, а потом позориться перед ректором.
А ведь была у меня мысль пройти рысью под отводом глаз. Как хорошо, что эта идея так и осталась нереализованной, а то бы на проходной развлеклись и за мой счёт.
— Вот уж точно могу пообещать не сваливаться на проходной в голом виде, Филипп Георгиевич, — выдохнула я.