— Елизавета Дмитриевна, как замечательно, что вы уже здесь, — сказал он настолько бодро, что я заподозрила грядущие неприятности. — Что это вы такое читаете? — Я не успела ответить, как он подошёл и бесцеремонно цапнул со стола томик Воронова. — Так я и думал. Боги мои, Елизавета Дмитриевна, где вы взяли эту пакость?
Говорил он с таким отвращением, что я невольно покраснела и жалко пролепетала:
— Мне дал эту книгу штабс-капитан Волков. Сказал, что она очень интересная.
— Александр Михайлович? Я был о нём лучшего мнения, — пренебрежительно заметил Тимофеев. — Антинаучные бредни могут быть интересны только тем, кто сам далёк от науки. Эта дрянь, — он экспрессивно потряс перед моим носом книжицей, — не имеет никакого отношения к истинному положению дел, поэтому чтобы я в своей лаборатории её не видел. Уберите с глаз моих долой. Не дай боги, кто-то узнает, что в моей лаборатории читают Воронова, позору не оберёшься. Коллеги засмеют.
Он швырнул книгу на стол передо мной и гневно засопел.
— А что именно здесь не соответствует истине? — осторожно уточнила я. — Количество артефактов с силой Тёмного бога или их влияние на носителей?
— Выводы, — отрезал Тимофеев. — Неуважаемый господин Воронов подогнал нужные ему результаты, придал видимость научного исследования и попытался получить признание. И всё для чего?
— Для чего? — послушно спросила я, поскольку Тимофеев явно ждал, когда я это сделаю.
— Чтобы добиться оправдания. Он убил своего брата ради наследства и собирался прикрыться этой жалкой ненаучной теорией. Но ничего у него, голубчика, не вышло. Отправился на каторгу, как миленький. Хотя некоторые и считали, что ему самое место у целителей душ, но, на мой взгляд, там был лишь один голый расчёт и никакого помешательства.
— То есть россказни про второго зверя не имеют под собой оснований, Филипп Георгиевич? — уточнила я.
Вряд ли Волков не знал о репутации Воронова, а значит, подсовывая этот труд, он уже играл нечестно и хотел так напугать, чтобы я немедленно побежала к нему за спасением от участи хуже смерти.
— Почему не имеют, Елизавета Дмитриевна? — снисходительно ответил Тимофеев. — Имеют. Но это бывает редко и обычно заканчивается полным исчезновением одного из зверей, а вовсе не смертью и безумием носителя, как хотел доказать неуважаемый господин Воронов. Да, расставание с одной из ипостасей носители переживают очень тяжело, но переживают. И вообще, Елизавета Дмитриевна, убрали бы вы эту пакость со стола, у нас тут августейший визит намечается. Не дай боги, заметит кто. Доказывай потом, что я эту глупую теорию не поддерживаю. Репортёрам только подавай сенсацию. В стол вон уберите, и побыстрее.
— Августейший визит? — уточнила я, запихивая злополучный томик в верхний ящик и прикрывая его стопкой бумаги на всякий случай.
— Цесаревич с невестой вскоре должны наведаться, — куда более благодушно сказал Тимофеев. — Софья Данииловна делает вид, что патронирует лечебницы, вот и будут опять с нами беседовать на предмет того, чем мы можем помочь её подопечным.
— Почему делает вид? Может, она принимает живейшее участие в их работе, Филипп Георгиевич? — возразила я.
Хотя если Софья Данииловна хоть немного похожа на Ксению Андреевну, то живейшее участие она принимает лишь в том, что ей нужно для поддержания собственного имиджа, уж не знаю, какого именно. Но судя по пренебрежению Тимофеева, имидж там довольно-таки ущербный получается.
— Софья Данииловна-то? Шутить изволите, Елизавета Дмитриевна. Сразу видно, не допускала вас княгиня ни к чему серьёзному, а то знали бы, что она из себя представляет. Решение Львовых породниться с Соболевыми было совершенно правильным, вот только не ту кандидатуру выбрали, — проворчал Тимофеев.
Тут я наконец вспомнила предупреждение Соколова, что Тимофеев в родстве с Соболевыми, и порадовалась, что не успела сказать ничего лишнего. А ещё поняла, что сам Тимофеев, скорее всего, находится в оппозиции к действующему князю, если позволяет себе критиковать его решение в присутствии посторонних. Или всё дело в том, что Филипп Георгиевич хотел бы видеть на троне другую представительницу своего клана?
— По отзывам, Софья Данииловна — чудесная барышня, — осторожно вставила я в возмущённую речь заведующего лабораторией. — Нежная и отзывчивая.
Тимофеев открыл было рот, но наверняка тоже вспомнил, что не в его интересах вываливать на посторонних подробности внутриклановой жизни. Особенно учитывая, что Рысьины не были близки с Соболевыми. Во всяком случае приязни между моей бабушкой и Филиппом Георгиевичем не наблюдалось при их последней встрече.