Годы паники. Как принять верное решение, когда все говорят «пора рожать»

Конечно, мне повезло: давали писать юмористические колонки для национальных газет, интервьюировать художников, чьим творчеством я восхищалась, ужинать в восхитительных ресторанах, исследовать новую реинкарнацию феминизма и часто просили «взбодрить» какой-нибудь скучный или лишенный юмора материал. И все же малая часть моего существа терзалась при мысли обо всех этих мужчинах, моих сверстниках и коллегах, которых посылали за границу, вызывали в парламент или поручали руководить отделами, в то время как мне советовали покопаться в автобиографии, чуть пристальнее присмотреться к дому и держаться «женских вопросов». Я выросла интеллектуально равной мужчинам, которые меня окружали, а часто превосходила их и знала, что, если мне дадут возможность, смогу показать себя автором более разносторонним, чем отображалось в портфолио. Так что, когда неизвестный выбрал меня для написания материала весомого, политического, злободневного и потенциально рискованного, я была польщена и ответила сразу.

Здравствуйте, Ник!

Очень, очень рада получить от Вас письмо.

С огромным удовольствием! Я свободна в первые или третьи выходные сентября.

Не могу объяснить почему, но фамилия казалась мне знакомой. Поэтому я сделала то, что делают все здравомыслящие люди, – полезла искать его в интернете. Нашла аккаунт в социальных сетях, увидела, что он когда-то работал в ООН, учился в университете в Шеффилде и, если судить по фото в профиле, покупал сумки в Sports Direct. Удовлетворившись тем, что он реальный человек, что я еще не знакома с ним и он действительно работал с беженцами, я почти перестала об этом думать. Пару дней спустя пришло письмо с предложением присоединиться на одной из встреч к группе, которая должна ехать в Кале на той же неделе.

Вот так я оказалась одним тихим будним вечером в монастыре св. Комбони в Чизике. Я ждала, сидя за столом, окруженная накрытыми вязаными чехлами креслами на колесиках и женщинами росточком не больше мусорного ведра с крышкой, и гадая, во что именно вляпалась на этот раз. Меня действительно отослали в монастырь? Моя личная жизнь настолько безнадежна? На подоконнике стоял маленький керамический кувшин в форме Мадонны с младенцем, а на полу лежало синее ковровое покрытие казенного вида: в последний раз я наблюдала такое в доме престарелых, где доживала дни моя бабушка. Я слушала, как в коридоре тикали настенные часы, и пыталась перестать поглядывать на телефон, когда мужчина, написавший мне письмо, шагнул через порог. Он был высоким, со шлемом темно-каштановых волос, делавшим его похожим на фигурки из LEGO, с круглыми ноздрями и в точно таких же, как у меня, коричневых ботинках, только в мужском варианте.

– Давайте я буду за матушку? – вопросил он, поднимая перед собой чайный поднос в цветочек.

Это замечание заставило меня громко фыркнуть: не так уж часто представляется возможность пошутить на тему монашек в этой жизни. Когда раздали горячие напитки, все переместились в библиотеку в соседнем помещении, где несколько эритрейцев и белых лондонцев уже сидели за большим квадратным столом. Я вынула блокнот и шариковую ручку, готовая обсуждать даты, цены на бензин, списки покупок. Потом монахиня слева от меня вытащила увеличительное стекло, раскрыла Библию и начала напевно произносить слова из нее высоким, дрожащим голосом, словно кто-то играл на пиле. Это было все равно что сидеть на сильном сквозняке. Кстати, я не религиозна. В школе при англиканской церкви треть учеников составляли мусульмане, и я никогда не читала Библию всерьез. Но если журналистика чему и учит, так это умению подыгрывать всему происходящему. Так что я уставила глаза в пол и слушала крохотную совушку и ее странный флейтовый голосок. В нескольких местах остальные собравшиеся присоединялись к пению, повторяя последние несколько слов стиха с закрытыми глазами. Я перевела взгляд на колени, не осмеливаясь посмотреть на мужчину, который прислал письмо. Это что такое – какой-то сложный способ познакомить меня с чудесами католицизма? Я присутствую на сеансе духовной терапии? Они хотят, чтобы я постриглась в монахини?

Так же внезапно, как и начала пение, сестра Маргарита закрыла Библию, похлопала себя по колену и откинулась на спинку стула. Одна эритрейка вытащила из объемной кожаной сумки большой ланчбокс и принялась раздавать квадратные куски пирога «мадейра», размерами и консистенцией напоминавшие губки для мытья посуды. Люди, собравшиеся на встрече, были замечательные. Для некоторых предстоящий визит в Кале был восьмым или девятым по счету. Каждый месяц они нагружали машины едой, книгами, одеждой, гигиеническими принадлежностями и всем прочим, что составляет разницу между жизнью и существованием. Тем и хороши религиозные группы: они не ждут, пока более крупные организации их возглавят, не просят разрешения – просто делают, что могут, не медля. Наблюдая за их работой, ощущаешь смешанные чувства: вдохновение, вину и прилив энергии в равных долях.

Однодневная поездка туда и обратно планировалась на 27 сентября, святой праздник в календаре Эритрейской ортодоксальной церкви, известный под названием Мескель. Когда места в машинах распределили, я распрощалась и ушла. Сработал калькулятор сна Нелл Фриззелл, и я понимала, пересекая Лондон: мне повезет, если окажусь в постели хотя бы к полуночи. Разумеется, невозможно признаться перед полным залом совершенно незнакомых людей, что тебе нужно уйти в девять, потому что пора ложиться спать. Я промямлила что-то насчет последних поездов, изобразила что-то вроде книксена перед группкой монахинь в коридоре и была такова.

На платформе, в илистой прибрежной темноте я получила сообщение от Ника Стэнтона, в котором он извинялся за то, что беспокоит меня так поздно. Было около половины десятого – время, когда большинство людей, которых я знала, едва заканчивали ужинать. И все же он, этот активист в коричневых ботинках с густой шевелюрой, извинялся за то, что мог помешать мне вовремя лечь спать. Почему, подумала я, мне никогда не встречаются мужчины, похожие на него?

В воскресенье я выехала из Лондона в четыре утра, вжатая в заднее сиденье Toyota Yaris четырнадцатью коробками дрожжевых лепешек под названием «ынджера», сидя между Ником и мужчиной из Словении. В полуобморочном состоянии от нервного возбуждения, трепета и адреналина я начала переживать из-за не слишком основательного пожертвования, состоявшего из тампонов, гигиенических прокладок, зубной пасты и фруктов. Я повернулась к Нику. А что принес он?

– Сотню батончиков «Марс» и японские мандарины, – ответил он.

Я хохотала так, что одна из коробок съехала на ручной тормоз.

Когда добрались до Кале, наш водитель объявил, что мы пойдем на мессу. Прямо сейчас. На полную католическую мессу, прежде чем направиться в лагерь беженцев.

Возбуждение из-за того, что мы собирались делать в тот день, постепенно превращалось в нервную дрожь, своего рода голодный адреналин.

Я никогда прежде не бывала в лагерях и никогда не была одной из горстки женщин в окружении четырех тысяч изнуренных и обездоленных мужчин. Я видела толпы болельщиков на футбольных матчах, присутствовала на фестивалях и смотрела репортажи о лагерях беженцев в новостях, но ничто из этого не могло достойно подготовить меня к предстоящему.

Месса, разумеется, проводилась полностью на французском. Поскольку школьный экзамен крутился вокруг рассказа о том, как Гоген распространял сифилис по Таити во имя искусства, словарный запас был маловат для среднестатистического католического богослужения. Однако хор пел красиво, а во время молитв я стояла молча. Ник был рядом, в шерстяной рубашке и коричневой замшевой куртке, которая буквально вопила о том, что ее купили в Blue Harbour. Я не могла понять, молился ли он – да и как поймешь? – но голова была склонена, и он казался увлеченным. Впоследствии я узнала, что в тот самый миг у Ника случилось какое-то сомнительное духовное откровение. Он стоял рядом с одной из молодых монахинь из нашей группы и, пока музыка воспаряла к куполу, а утренний свет лился в витражные окна, думал: «Неужели я влюблюсь? Неужели я сегодня влюблюсь в монахиню?» Хотелось бы отметить: я в это время стояла по другую руку от него. Хей-хо!

«Джунгли» были размером примерно с автозаправочную станцию, прижатые к колючей проволоке и индустриальным коробкам побережья. Как, интересно, попадают сюда? Нужен пропуск? Паспорт? Взятка? На самом деле туда можно просто войти. Так же, как входили до тебя столь многие обездоленные, голодные, травмированные люди. Мы припарковались и начали разгружаться. Группа мужчин – в основном эритрейцы, но были среди них и афганцы с суданцами, – стала надвигаться на машину. Я даже на миг обеспокоилась, не снесут ли нас. Теперь мне стыдно в этом признаваться. Но в тот момент, столкнувшись лицом к лицу с расползающейся во все стороны массой мужчин, многие из которых были молоды, мускулисты, в спортивной одежде и обуви и держались группками, первой и не слишком приятной мыслью было то, что нас по сравнению с ними невероятно мало. Но, разумеется, они просто подошли предложить помощь.

Поскольку прежняя работа Ника в управлении верховного комиссара ООН по делам беженцев включала несколько визитов в лагеря, меня успокаивало то, что он рядом, пока мы бродили по проулкам из утрамбованной глины и со стенами из хлопающего на ветру брезента под полуденным солнцем. За нами увязались двое мужчин, эритреец и афганец, и настояли, чтобы мы вместе выпили чаю в одном из импровизированных кафе, организованных как раз такими способными, практичными, предприимчивыми мигрантами, в которых столь отчаянно нуждается наша страна. Не зная, как реагировать на гостеприимство тех, кто и так-то едва выживает, я пила чай без молока из кружки с символикой X Factor и потихоньку совала в карман кусочки овсяного печенья, пока Ник беседовал с мужчинами об их попытках попасть в Британию.