Стоя в самой середине приставной лестницы с проволокой, зажатой в зубах, скребя ногтями по дереву, я чувствую, что металл под ногами начинает шататься. Слышу скрежет. Нога лягает воздух. Я покачиваюсь.
На дворе осень 2015 года, и я присутствую примерно на 276-й свадьбе этого сезона. Раньше мы с подругами отплясывали в громыхающих подвалах, ели тосты, приготовленные шестью разными способами, или мерились синяками, а теперь выходные почти полностью заняты либо свадьбами, либо девичниками. Я не провожу эти дни в коттедже, распивая просекко из супермаркета и играя в игры типа «угадай, насколько предсказуем мой партнер». Я не ищу свое имя на плане рассадки гостей, гадая, с чьим запасным кузеном меня в этот раз рассчитывают свести. В моем случае выходные посвящены лихорадочным попыткам заработать буквально тысячи фунтов, в которые, кажется, обходится прихоть других людей вступить в брак.
Будучи тридцатилетней и одинокой, я ходила на многие свадьбы одна. Это нормально. Я предпочла бы явиться на свадьбу без спутника, чем с мужчиной, которого знаю месяц, с которым я спала четыре раза, который заваривает чай цвета вставной челюсти и говорит о себе во множественном числе. Одной из самых памятных свадеб оказалась та, куда я приехала на велосипеде за 32 км от Лондона. Вступали в брак двое моих друзей. Я была в черно-белом брючном костюме и оранжевых туфлях на шпильке, привязала велосипед цепью к изгороди у генератора, прослушала две речи, куря сигарету на лужайке возле свадебного шатра, протанцевала два часа, а потом точно так же на велосипеде уехала домой, совершенно трезвая и роскошно не обремененная ничьей компанией. Насчет 98 % гостей церемонии и банкета, которые не знали, кто я такая, могу только предположить: они посчитали меня чьей-то легкомысленной незамужней тетушкой, решившей предпринять самую жалкую на свете попытку завоевать премию герцога Эдинбургского[19].
И поэтому, когда Рафи, одна из моих самых старых и близких подруг на всем белом свете, каминную трубу дома которой я видела из окна детской спальни, выходила замуж, мне даже в голову не пришло кого-то брать с собой. Задним числом я понимаю: это, вероятно, заставило организаторов свадьбы сломать мозги, решая вопросы размещения, рассадки и транспортировки гостей, но, честное слово, в то время я об этом не думала. Я была там – по крайней мере, сама так считала, – чтобы поддержать подругу, произнести речь, отпустить пару шуточек в напряженные моменты и поучаствовать в любом ручном, эмоциональном или логистическом труде, какой только подвернется. Вот так одним оранжевым, как чипсы
По правде говоря, я никогда не получала удовольствия от свадеб. Хотя нет, погодите! Это звучит слишком упрощенно, нарочито незаинтересованно или мизантропически. На самом деле я боюсь свадеб. Как арахнофоб, подступающий к двери пыльного сарая, прихожу на свадьбы с зажатыми плечами, с горящей от волнения кожей и мчащимся вскачь сердцем. Фруктовый торт и забытые тексты речей, натянутые улыбки и прищемленные пальцы на ногах… Засахаренный миндаль и зыбкая тревожность, официозная пантомима, заорганизованная церемония, групповые фотографии… Холодные закуски, неозвученные прегрешения, бесконечный пустой треп. Первый танец, рыдания в туалете, подписание брачного контракта, мозольные пластыри, зубы, потемневшие от красного вина, пьяный дедушка. «Я объявляю вас», брошенный букет, главный стол, флажки пастельных цветов, нагрудный платок – словом, весь этот кошмар заставлял меня скрипеть зубами сколько себя помню. Правда ли это? Не совсем.
Еще капельку отодрать корочку на ране – и вот что я могу вам сказать: я возненавидела свадьбы с тех пор, как отец женился. Дважды.
Мои родители, совершив как раз такой невообразимый финт ушами, какого я и привыкла ожидать от двух людей, некогда выложивших целый патио осколками керамики, которую успели наколотить всего за год скандалов, решили пожениться после того, как провели предыдущий год не только врозь, но и живя в разных домах. Мне было девять лет. Меня прочили в подружки невесты. Тетушка собиралась сшить мне голубое платье любого фасона, какой захочу. Я попросила пышные рукава и спросила, можно ли надеть под него кроссовки с блестящими шнурками. Утром в день свадьбы я нечаянно села на тарелку со сливочным маслом (как это случилось, мы никогда не узнаем), и на платье красовалось жирное пятно во всю задницу. Во время гигантского пикника после регистрации брака дети гостей нашли гравийные кучи и принялись кататься с них и катались как минимум час, после чего пришел парковый сторож и сообщил, что эти кучи павлины используют в качестве туалета. У отца был жиденький седеющий конский хвост, и он пел репертуар
Так что да. У меня нет приятных ассоциаций со свадьбами. Вероятно, именно поэтому я большую часть «двадцатых» злобно и громогласно поносила брак и особенно свадьбы в разговорах с каждым, кому не повезло меня слушать. Я плевалась кислотой в едких обличительных речах о бессмысленных жестах. О том, как лицемерно совершать религиозное таинство, прекрасно зная, что не веришь ни в какого бога. О том, какая чушь – клясться вести себя определенным образом через пятьдесят семь лет в далеком будущем, несмотря на тот факт, что сам не знаешь, как будешь вести себя через неделю. О гетеро-нормативном фанатизме всей системы (это было задолго до принятия закона о равных браках). Если меня продолжали слушать, я начинала свирепо набрасываться на пантомимную претенциозность девственности со всеми этими белыми платьями и шуточками про первую брачную ночь. На пошлую развязную традицию речи шафера; на колоссальные затраты, на которые должен пойти каждый гость, чтобы купить билет на поезд, номер в отеле, подарок, наряд. Если собеседник давал еще пару минут, я принималась орать ему в лицо, будто свадьба дает совершенно незнакомым людям разрешение спрашивать тебя, хочешь ли ты выйти замуж. Об уксусном привкусе степлившегося белого вина. О скрипучем стыде первых танцев двух людей, никогда не танцующих. О жалостливых шепотках за спиной любой недавно разведенной гостьи, непонятно почему выжившей. О неловком полусмешке викария, когда он (а это всегда он) объявляет, что ему приятно видеть церковь, в которой для разнообразия столько народу. О столе для почетных гостей, где восседают разведенные родители, пытающиеся кое-как вести светскую беседу над фаршированными грибами. О тяжком, саднящем, однообразном грузе тысяч лет, в течение которых несчастных женщин загоняли в ловушку, подвергали опасности и губили неудачными браками. О сокрушительном негласном подтексте, что теперь, мол, и до детишек недалеко.
Если бы вы сказали мне двенадцатилетней, что к 2020 году никто не будет вступать в брак, я бы поверила всей душой. Если бы вы сказали, что отношение общества к эвтаназии и легализации марихуаны будет меняться быстрее, чем отношение к браку, я бы рассмеялась вам в лицо. Если бы вы сказали, что к 2016 году 50,9 % британцев в возрасте шестнадцати лет и старше будут состоять в браке, я бы в отчаянии закрыла лицо руками22. Ни о чем таком я не собиралась упоминать на этой свадьбе во Франции с ее тщательно развешанными уличными гирляндами. Благодаря нескольким глубоко неприятным и неудачным опытам в свои «двадцать с хвостиком» (включая тот раз, когда я пошла, заперлась одна в машине и проплакала полчаса подряд в разгар свадьбы соседки по квартире, а потом так надралась, что перебивала выкриками произносимые обеты и блеванула на пол перед родителями жениха) я решила, что для меня лучший способ пережить свадьбу подруги – ничего не пить, говорить как можно меньше и относиться ко всему легко. Сохраняя трезвость и находясь в обществе людей с точно таким же, как у меня, чувством юмора, я на самом деле ухитрилась в тот день замечательно провести время. Солнце сияло, самосшитый светло-голубой комбинезончик не лопнул по швам, а поскольку другая недавно родившая подруга привезла прехорошенького кроху-сына, мне было чем заняться, щекоча, укачивая и подбрасывая его, пока люди вокруг разговаривали о погоде, цветах, музыке, ковре на полу; словом, обсуждали темы, подходящие для заполнения восьми-девяти часов, которые обычно длится современная свадьба.
Только вечером, произнеся речь (и ура, между прочим, всем молодоженам, которые просят женщин выступить на их свадьбах!), я позволила себе немного выпить и поностальгировать по старым временам – когда мы с новоиспеченной молодой женой каждое утро шли в школу в курточках-дутиках и с ранцами на плечах. Когда ездили на каникулы в кемпере ее бабушки и дедушки. Когда часами записывали странные импровизированные документальные радиопрограммы о двух валлийках-парикмахершах, которых звали Стелла и Велла, на кассетных магнитофонах. Когда каждую неделю вместе ходили плавать и покупали пластиковые заколки-бабочки для волос по выходным. И вот она вдруг такая высокая, красивая и клянется любить кого-то другого до конца дней своих. Ощущение, годами копившееся где-то позади сердца, внезапно расплескалось, и я осознала: никогда, никогда не вернуть это назад.
Я больше не буду самым близким, важным и родным человеком в ее жизни.
В то время как я по-прежнему была одиночкой, полная впадин и закоулков, которые мог бы заполнить другой человек, она прилепилась к кому-то помимо меня. Нашла кого-то, кто будет смешить ее, заваривать ей чай, вместе с ней ходить по магазинам, смотреть телевизор на ее диване, высказывать мнение о ее прическе, устраивать для нее именинную вечеринку, разговаривать, засиживаясь за полночь. Вместе с ней будет слишком много пить, помогать вспомнить слова песни, которую она напевает, переговариваться с ней смешными голосами. Но не только, далеко не только это: он сможет дарить ей любовь. Настоящую, взрослую, романтическую. И семью. Он сможет сделать ее матерью, если она захочет. Они, наверное, смогут совместно владеть домом. Смогут делить друг с другом жизнь. Я, конечно же, всего этого для нее хотела. Я была в абсолютном восторге от того, что мужчина, за которого она выходила замуж, был лучшим во всех до единого смыслах – веселый, умный, любознательный, красивый, преданный, зрелый и добрый. И все же.
Когда я смотрела, как самая старинная подруга идет на танцпол с молодым мужем, я начала плакать так сильно, что одному из друзей жениха пришлось физически подхватить меня и вынести из амбара.
– Ее больше нет, ее больше нет, – повторяла я, рыдая в его плечо. – Она теперь жена, и ее больше нет.
Если вы думаете, что это похоже на безумный бред пьяной и фрустрированной лесбиянки, то, боюсь, придется вас разочаровать. Я не была пьяна – не совсем – и я не лесбиянка. Думаю, случившееся в тот вечер, когда я смотрела, как подруга кружит по танцполу в белом платье в объятиях мужа, состояло из трех вещей. Во-первых, пришлось, наконец, признать, что общая часть нашего детства закончилась. Формирующие годы, которые мы прожили вместе и которые намертво впаялись в наше произношение, чувство юмора, профессии и поведение, миновали. Теперь мы взрослые. Во-вторых, пришлось посмотреть в лицо факту: для многих брак – это не подарки, не платья, не девичники и не шарики, а публичное объявление о желании жить в стабильных взаимозависимых отношениях с другим человеком. Они хотят полагаться на партнера, думать о его потребностях прежде, чем о своих, и жертвовать частью автономии с целью быть частью чего-то большего.
Подруга нашла человека, с которым хотела всего этого, и только что поклялась перед всеми трудиться ради этой цели. Наконец, пришлось признать, что я ни к кому ничего подобного не чувствую. Пока, во всяком случае. Признать это – признать, что в душе есть нежные местечки и хочется, чтобы о них позаботился кто-то другой, – было невероятно больно. Признать, что я хочу любить и быть любимой, значило заодно признать, что я уязвима, меня можно ранить, я должна рискнуть своей и так валяющейся ниже плинтуса защищенностью, чтобы это получить. Я не презирала то, что она сделала, и не могла винить ее за то, что она этого хочет. Ведь я сама этого хотела.
К счастью, мужчина, который вынес меня из амбара, оказался… ну, настоящим мужчиной. Он был настолько же эмоционально зрелым, насколько и физически сильным. И, девчонки, в придачу у него были великолепный дом и такие же великолепные бицепсы!
Он прижал меня к широченному плечу и спокойно сказал:
– Она никуда не делась. В смысле, послушай: мой лучший друг только что женился на одной женщине. Это означает, что он будет жить с ней, и, вероятно, родит с ней ребенка, и, вероятно, не захочет так часто тусить, перестанет быть таким веселым и шебутным. Но я не плачу, потому что я его не потерял. Они не умирают и никуда не уезжают. Они просто любят друг друга. Мы по-прежнему их друзья.
Возможно, я привожу его речь не вполне точно, потому что часть слышала сквозь рукава его рубашки и при этом икала и хлюпала, как ручной блендер. Но его идея хороша, а он был добр. Ваши друзья не исчезают в тот момент, когда становятся частью пары, но ваши отношения с ними изменятся. Как на это реагировать – зависит от вас. Главное – это преданность, забота и намерение. Так же, я полагаю, как и в браке.
ebooksa