Годсгрейв

22
18
20
22
24
26
28
30

Мия настороженно на нее посмотрела, пытаясь игнорировать теплую пульсацию боли в руке. Личинка была лиизианкой; загорелая кожа, спутанные темные волосы, круглые карие глаза. Тощая – тоненькое платье облегало ее еще более тонкую фигуру.

«Ей не больше двенадцати», – догадалась Мия.

Возможно, дело было в том, что они находились в крепости, где она сама выросла. Возможно, в озорной мудрости, мерцающей в этих темных глазах, и в том, как Личинка беззастенчиво общалась со взрослыми. Но, по правде, девчушка немного напоминала Мие саму себя…

– А почему все зовут тебя Личинкой? – спросила она в ответ.

– Я первая задала вопрос.

– Ворона – это прозвище.

Мия вспомнила первую перемену, когда ее так прозвали. Свою первую перемену со стариком Меркурио. Тот выбил все дерьмо из какой-то шпаны в подворотне, укравшей брошь Мии. На следующую перемену после того, как повесили ее отца. Она была дочерью предателя, разыскиваемой самыми могущественными людьми в республике. Но это не помешало Меркурио взять ее под крыло, дать крышу над головой, спасти ее жизнь.

«Черная Мать, как же он рисковал ради меня…»

Мия покачала головой, думая о своем безумном плане.

«Как же он по-прежнему рискует ради меня».

– Меня так прозвал мой друг, – сказала Мия. – Когда я была маленькой. У меня было украшение в виде вороны. В честь нее мне и дали кличку.

– У меня никогда не было украшений, – задумчиво произнесла Личинка.

– С тех пор и у меня не было. То было подарком от матери.

– И где твоя мать сейчас?

Донна посмотрела на дочь – глаза круглые, улыбка желтая, хрупкая и слишком, слишком широкая. Мистер Добряк возник на полу рядом с Мией, и донна Корвере зашипела, словно ошпаренная. Отпрянула от прутьев и оскалила зубы.

«Он в тебе, – прошептала она. – О Дочери, он в тебе!»

Мия опустила взгляд в каменный пол. Посмотрела на засохшие брызги бурой крови. И ответила:

– Ее больше нет.

Личинка взглянула на нее, грустно кивнула и закончила перевязку.

– Моей тоже, – сказала девочка. – Но она обучила меня всему, что знала. Поэтому каждый раз, когда я накладываю швы на рану, вправляю сустав или лечу болезнь, я чувствую, будто она все еще со мной.