Потом скрипнула ступенька.
Еще ступенька.
Белянка вздрогнула, выглянула из кокона изодранной постели. Кто там идет? Ласка? Нужно бы умыться, прибраться, расчесаться… нужно бы.
– Здравствуй, ведунья, – раскатился бархатистый голос.
Медленно подняла Белянка лицо, вглядываясь в потертые сапоги, выбеленный солнцем плащ, еще не старые, но сухие от ветра руки, длинные серовато-седые пряди, ранние морщины и глаза цвета мокрой золы.
В глазах отражалось скорченное на полу существо, с опухшими губами, исцарапанной шеей и всклокоченными когда-то светлыми волосами. На существо было больно и страшно смотреть, но именно потому Дождь сюда и пришел.
– Я видела себя твоими глазами, – прогнусавила Белянка: нос не дышал.
– Не только ведуньям баловаться такими штуками, – менестрель улыбнулся.
– Где ты научился ворожить? – Белянка и сама не заметила, как внутри проснулось первое живое чувство – любопытство.
– Да я так, по мелочи. Была у меня когда-то одна хорошо знакомая ведунья, – морщинки стянулись к неглубоким продольным ямочками на щеках, и Белянка подумала, что в молодости он, должно быть, быль очень красивым мужчиной.
– Я не готова встречать гостей, прости, – опомнилась Белянка и попыталась пригладить волосы. – Я ждала Ласку.
– Оставь, это пустое, – махнул рукой Дождь, но вопреки словам бросил ей с полки гребень. – Я договорился с Лаской – она не придет. Пожалейте девочку, ей тоже больно заходить в этот дом.
Он взял пару поленьев и присел над очагом. Белянка поежилась в мокром сарафане, но другой одежды здесь не было. Дождь вел себя слишком буднично, словно ничего не случилось, и стыд приливал к щекам Белянки все с новой и новой силой. Она закончила раздирать колтуны, заплела косу, поднялась, свернула то, что когда-то было постелью, умылась водой из кувшина. Тем временем запахло травяным чаем и свежими лепешками.
– Ешь, – Дождь пододвинул тарелку.
При виде завтрака на этом столе в ушах застучали сотни молоточков: никогда-никогда-никогда. Белянка сглотнула соленый комок и мотнула головой:
– Я не могу есть.
– Ты должна есть, чтобы жить. Пиршество на проводах – не просто ритуал, ты же знаешь.
Он сел на стул – на тот самый стул, где так недавно сидел Стрелок, – и с хрустом откусил лепешку.
– Так укрепляется грань у края живого, – задолбленная фраза сама сорвалась с языка.
– Вот видишь, тетушка Мухомор не зря учила тебя столько лет.