– Что ты там лопочешь? – нахмурилась ведунья. – Белка, мы видели плот, усыпанный незабудками. Это ты спела песню Освобождения убийце Стрелка?
И тут Белянка поняла все: и боль брата, и гнев Горлицы, и бледность Ласки.
– Да! – выкрикнула Белянка. – Я спела песню Освобождения для девушки из чужаков. Потому что каждый в Теплом мире достоин проводов. Предрассветному часу хватит неприкаянных душ!
– Однако Стрелка ты не отпустила, – Горлица даже улыбнулась.
Не припомнить, чтобы она когда-нибудь улыбалась. Сухие губы растянули оскалом щеки, заблестели глаза. Несмотря на страшный вопрос и еще более страшный ответ, Белянка порадовалась, что не видела раньше ее улыбки.
– Я отпустила его настолько, насколько смогла, я постараюсь… – произнесла она то, в чем боялась признаться даже самой себе.
– Ты нарушила главный завет Леса: не отпустила ушедшего. Ты помогла убийце Отца деревни. Ты водишь дружбу с чужаками. Ты предлагала нам принять лживую веру. И теперь ты хочешь удержать нас от мести, – Горлица уже не смотрела на Белянку – она буравила Ловкого тяжелым взглядом.
– Отвечай, Белка, – нехотя выдавил он.
Белянка увидела себя их глазами и содрогнулась.
– Да, все верно, но…
– Достаточно, – оборвала ее Горлица. – Твое слово, Отец деревни Луки.
Он долго, невыносимо долго смотрел ей в глаза, а потом выдохнул махом:
– Прости, Бель, ты предала нас.
И его глаза добавляли: «Я сделал все, что смог, но ты не послушалась меня!»
– Я…
Но слов не было. Горло сжалось болезненным спазмом. Они же правы. Правы! Брат прав! Что тут сказать?
Все мысли исчезли. В тот миг Белянка не могла понять саму себя. Все, что казалось правильным и неизбежным, обернулось постыдным предательством. И уже ничего нельзя было исправить.
Да и зачем что-то исправлять, если в жизни не осталось смысла?
– Ты предала нас, – повторила Горлица. – Я проклинаю и изгоняю тебя.
«Проклинаю». Слово ломалось надтреснутым голосом, рассыпалось по сухим губам и осколками впивалось под кожу, медленно подползая к застывшему сердцу.