Хозяин теней

22
18
20
22
24
26
28
30

– В Лионе.

Оставшийся путь они проделывают молча: Клеменс включает радио, и салон наполняется отдаленно похожей на мелодию какофонией электронных писков, странным лязгом и ритмичными басами. Теодору все это кажется отвратительной насмешкой над музыкой. Клеменс барабанит пальцами по рулю и тихонько подпевает неизвестному, сообщающему, что он готов стать для своей возлюбленной даже электрическим счетчиком, если она позволит ему быть рядом[19].

Теодор абсолютно не понимает музыкальных вкусов современной молодежи, о чем красноречиво говорит его напряженная поза, пришедшая на смену расслабленному спокойному высокомерию.

– Вы, должно быть, любите классику? – хмыкает Клеменс, глядя на дорогу. – Готова поспорить, Рианна у вас в фаворитах не числится…

Уязвленный Теодор хочет ответить этой девице так, чтобы все ее желание хохмить испарилось бесследно, но она его опережает.

– Приехали! Пожалуйста, поторопитесь. Отец дал мне всего лишь час.

Клеменс выпрыгивает из машины так резво, словно сейчас разгар дня, а не поздний вечер. Она хлопает дверью отцовского «Форда», тут же ойкает и спешит по газону к галерее. Теодор едва за ней поспевает и нагоняет ее уже у задней двери, ведущей куда-то вниз.

– И снова мы с вами, как воры, спускаемся в подвалы, – усмехается Клеменс и дрожащими то ли от холода, то ли от нетерпения руками пытается попасть ключом в замочную скважину. Теодор молча берет его из ее пальцев и помогает открыть дверь. Клеменс на мгновение замирает, чтобы тут же, не глядя, кивнуть и зайти внутрь.

Она ведет его в глубь темного помещения – тесного, насколько удается понять Теодору по тусклому свету из узких окошек под потолком.

– Это склад для старья, – объясняет она, огибая ветхий диван, который лет десять назад еще мог украшать малый зал с репликами пейзажистов. – Когда я была маленькой, папа приводил меня на работу и оставлял здесь, пока гости галереи не расходились. А после мы с ним ходили по всем залам и рассматривали каждую картину, пока нам не надоедало…

Клеменс отпирает следующую дверь, шарит по стене рукой и радостно выдыхает, нащупав выключатель. Маленькая комната озаряется ярким теплым светом. Всю ее обстановку составляют небольшой стол, заваленный бумагами, пара стульев и кофейный аппарат в углу.

– Я сидела прямо тут, рисовала, читала книги, делала уроки, а папа проводил экскурсии или продавал что-то на аукционе, – договаривает Клеменс и кивает на стулья. – Садитесь, мистер Атлас. Нам придется немного подождать.

Теодору начинает казаться, что с ним играют в какую-то неизвестную игру, и взбалмошная девица, разглядев в нем интерес к художникам девятнадцатого века, просто заманила его в ловушку и захлопнула крышку. Теперь она может устанавливать свои правила и ничего ему не объяснять.

– Не знаю, понимаете ли вы, мисс Карлайл… – нехотя начинает он. – Но я не большой любитель загадок и тайн.

Она отчего-то фыркает и тут же становится равнодушно-участливой, словно не хотела выдать себя этим жестом. Теодор хмурится еще больше.

– Почему вдруг отец позволил вам взглянуть на акварели, которые ни вам, ни тем более ему не принадлежат? – спрашивает он, но на предложенный стул садится и закидывает ногу на ногу. Клеменс, видимо, расценивает эту позу как вызов и складывает руки на груди.

– Потому что я его попросила, – отвечает она. – Естественно, он будет стоять рядом и наблюдать за тем, как вы наблюдаете. Я обо всем его предупредила.

– Что не может не удивлять.

Это странно. С первого дня знакомства Генри представлялся Теодору мягким, но принципиальным, и подобный шаг с его стороны кажется удивительным. Теодор считал, что смотритель художественной галереи не смешивает семейные отношения с работой.

Или он просто мало знает о семейных отношениях.