– Ясное дело. В конце концов, я – всего лишь садовник.
– Нет, вы не понимаете…
– Конечно. Конечно, не понимаю.
Аккуратно вытряхнув Зюта из треуголки, садовник поднялся на ноги и вынул из кармана плаща узелок. Внутри оказалась небольшая коврига хлеба, два персика и несколько ломтиков сыра.
– Я думал, мы можем присесть и перекусить, – пояснил он, – однако, если вы так торопитесь, поесть можно и на ходу. Сидеть, – велел он Зюту.
Зют и без того уже сидел, и садовник подал ему кусочек сыра.
Покончив с персиком и выплюнув косточку, садовник вновь заговорил:
– Единственное на свете, чего я в самом деле не понимаю, хоть и прожил долгую жизнь, и теперь близок к смерти, как лягушка к собственной тени, единственное, что всегда от меня ускользало – это любовь.
– Любовь – то же самое, что заблудиться, – сказал Жак в темноту. – Только тот факт, что вы заблудились, вас не тревожит.
Следовало ему поступить иначе. Следовало сказать маркизе:
– Я – ничто, пока служу вам.
А после пойти к Ариенне, вывести ее из замка потайными ходами и сбежать от ее матери навсегда.
Но вместо этого он приехал сюда, своими руками строить любимой тюрьму.
Стоило шагнуть через порог, дверь с лязгом захлопнулась, громко щелкнув замком. Жак двинулся к другой двери.
Хлоп! Щелк!
– Эту часть лабиринта я не люблю больше всех остальных, – пожаловался садовник. – От грохота этих дверей у меня голова болеть начинает.
– Да, – согласился Жак. – Вначале я просто возненавидел те белые розы, но теперь предпочел бы вновь оказаться среди них.
– Так вы видели мои розы?
– Да. И каждая – творение истинного мастера.
Садовник польщенно хмыкнул.