Месма

— Поговорки-то я всякие знаю, — сухо заметил Прохор, — вот только тошно мне, и предчувствия нехорошие одолевают! Тебе надо быть осторожнее, Августа…

— Нам, Прохор! — мягко улыбнулась в ответ Августа. — Это нам надо быть осторожнее! Осторожность и вправду никогда не помешает. А с чего ты вдруг вспомнил об осторожности? У нас с Пелагеей все четко отлажено, работает, как швейцарский хронометр, можешь быть уверен. И шел бы ты к черту со своими предчувствиями — засунь их лучше себе в задницу.

Прохор Михайлович безропотно проглотил оскорбительное пожелание — в последнее время Августа была с ним откровенно груба, порой орала на него, как на нерасторопного раба, и он покорно терпел, будучи даже не в силах ей что-либо возразить. Слишком хорошо понимал он, что Августа поддерживает его существование, но она же легко может это существование прервать, стОит лишь ей этого пожелать. Для него Августа была вроде богини Мойры, которая, согласно верованием древних греков, обладала властью в любую секунду перерезать нить человеческой жизни; именно так воспринимал он эту страшную и демонически прекрасную женщину, отдавая себе отчет в том, что живет он до тех пор на этом свете, покуда позволит ему Она…

— Можешь не волноваться, — все же ответила ему Августа снисходительно, — никаких останков или объедков этого горе-лейтенанта не существует. У Пелагеи это все хорошо отработано. На железнодорожной станции есть отстойник… когда она на работу ходит, то по необходимости и относит туда кости, ну и то, что не пошло в пищу. Там все исчезает навечно, потому как попросту растворяется. Так что, Прохор, нет давным-давно ни твоего лейтенанта, ни формы его, ни документов, ни костей… Даже могилы нет! Сгинул лейтенант, как будто и не было его никогда.

Прохора всегда поражал тот откровенный цинизм, с которым она говорила о своих жертвах. Ведь Августа не просто убила Гущина; она расчленила его труп, отрезала ему голову, над которой потом жестоко глумилась (и заставила Прохора в этом участвовать!), употребила в пищу его мясо, угостив им же своих подельников: Пелагею и его, Прохора. Но даже после этого всего говорила о своей жертве со снисходительной усмешкой, даже с этакой веселостью!

Прохор невольно содрогнулся, но посчитал за благо воздержаться от каких-либо замечаний.

— А почему ты спрашиваешь? — спросила его Августа. — Чего-то удумал или же случилось что?

В ее вопросе Прохор явно уловил настороженность и угрозу. Ему сразу сделалось страшно.

— Да нет… ничего вроде не случилось. Вот только… ну, в общем, невеста этого несчастного лейтенанта ко мне тут на днях приходила.

Темно-бездонные глаза Августы смотрели настороженно и вопросительно.

— Зачем? — тихо и жестко спросила она, вперив в Прохора свой пристальный, змеиный взгляд.

— Да вот… сфотографироваться хотела… чтобы свой фотоснимок жениху на фронт послать. Все жаловалась, что Федя как уехал, так и вестей никаких от него нет…

— И это всё? — спросила Августа.

— Всё, — ответил Прохор Михайлович.

— Ну, и чего ты встревожился? — усмехнулась она. — Эка невидаль — невеста за жениха, ушедшего на войну, беспокоится! Испокон веку так было… Пусть себе и дальше ждет, покуда терпения у нее хватит! Ты-то здесь причем?

Прохор Михайлович взглянул на свою собеседницу с неподдельным ужасом.

— Августа… — почти шепотом произнес он. — Ну как же ты можешь… Ведь это же люди, как ты не понимаешь… Живые люди! И ничего плохого тебе они не сделали…

— Заткнись… — прошипела людоедка. — Уши вянут слушать твой жалкий лепет. Говорено уже об этом сто раз!

— Но я не могу так больше, понимаешь! — воскликнул Прохор. — Я не могу! Если даже нас не раскроют и не поймают… как дальше-то жить с ЭТИМ? Ты об этом никогда не думала? Хотя бы однажды?

Августа смотрела на него своим ужасным и неподвижным взглядом.