Элементал и другие рассказы

Звук его голоса затих, и несколько минут стояла успокоительная тишина, а затем из зала едва до­неслось нечто подобное девичьему хихиканью. Возможно, он был тем самым влюблённым, кото­рый сделал настолько абсурдное и возмутительное утверждение, что возлюбленная теперь дразнит его радостно и легкомысленно. Он чувствовал себя че­ловеком, поднёсшим огонь к сухому стогу сена. И вот он зажег роковую спичку. И теперь уже он не мог контролировать пламя.

— Пожалуйста, — прошептал он, — ты должна попытаться понять. Когда я сказал, что люблю те­бя, я имел в виду, что мне жаль...

Нечто зашевелилось за пределами его поля зре­ния, и, когда он стал вертеть головой, то увидел белое платье, исчезающее в двери его спальни. Затем послышался звук встряхиваемой простыни, взбиваемой подушки и, что хуже всего, негромкое радостное жужжание. Он распознал мелодию. Это была песня «Зелёные рукава».

Он сел на стул, чтобы провести так остаток но­чи. Его испуганный взгляд перебегал от двери в спальню к входу в зал, затем он стал осматривать кухню, совсем как голодный кот, который пытает­ся одним разом найти сразу три мышиных норки. Ближе к рассвету уставший мозг взбунтовался, и он заснул, и проснулся с воплем, когда пронзи­тельная боль обожгла его лоб. Когда он в испуге обернулся через плечо, он увидел стройную белую фигуру, выскальзывающую в зал. Он поднялся и посмотрел в зеркало над камином. На его лбу ос­тался красный отпечаток пары губ. Так он получил свой первый поцелуй.

— Иди ты к чёрту, — пролаяла телефонная трубка.

— Но, Кэтрин, — умолял Питер, — ты должна прийти. У меня... у меня полный бардак.

За две мили отсюда Кэтрин развалилась на сво­ей кровати, помахивая руками с только что на­крашенными лаком ногтями.

— Я пластмассовая игрушка в белом парике, — ты помнишь?

— Прости меня за это. Но ты единственная, кто может мне помочь. Если она увидит тебя, то, воз­можно, поймёт, что у неё нет никакой надежды, и уйдёт.

— Послушай-ка, — Кэтрин села и сжала теле­фонную трубку крепче, — насколько я понимаю, у тебя там какая-то шлюха, и я, по-твоему, должна вышвырнуть её?

— Не совсем так, — Питер тревожно посмотрел в сторону кухни. Звуки оттуда говорили, что для него готовился завтрак. — Когда я сказал «она», на самом деле я имел в виду «оно».

— Оно! — словесная пуля ударила ему в ухо. — Ты пытаешься шутить?

Он яростно замотал головой.

— Поверь же мне, нет ничего забавного в том, что здесь происходит. Пожалуйста, приезжай, и я постараюсь всё тебе объяснить.

Кэтрин бросила трубку, и новый звонок зажуж­жал, как разъярённая оса или предсмертный хрип надежды. С дрожащим вздохом Питер оглядел комнату; в квартире уже царила атмосфера полно­го порядка. Все подушки были взбиты; его рабочий стол напоминал хорошо оборудованную канцеляр­скую конторку, а на блокноте лежал цветок розы.

Осмелев, он пробрался в кухню и издал вздох облегчения, когда увидел, что никакой еды там не было приготовлено. Это, скорее всего, было не в её силах, но на столе стоял поднос с тарелкой, ножом и вилкой, чашкой с блюдцем, и электрический чайник стоял себе спокойно на газовой плите. Ни­что не указывало на чьё-либо вторжение, но что-то очень холодное прикоснулось к его руке, и он стремглав побежал в ванную — единственное ме­сто, как подсказывал ему инстинкт, куда она ни­когда не войдёт. Он побрился, затем неторопливо принял ванну, а через некоторое время раздался мягкий стук в дверь, который могла бы устроить любящая жена, чтобы напомнить медлительному мужу, что завтрак готов, и ему следует поторо­питься, иначе еда испортится. Он причесался и заметил, что красный знак от её губ начал исче­зать, но он всё ещё ощущал лёгкий холод на левой руке, и он снова вздрогнул, когда деликатный стук повторился.

— Уходи, — отозвался он, а потом закричал. — Уходи, чёрт бы тебя побрал! — Он рывком открыл дверь, вышел в коридор, его кулаки были сжаты, и, подгоняемый страхом, он яростно завопил: — Можешь ли ты понять своей маленькой глупой го­ловой, что ты мне не нужна. Ты слышишь меня? Я не люблю тебя. Я ненавижу тебя. Я ненавижу... не­навижу... ненавижу...

Мягкое девичье хихиканье раздалось из гости­ной. В новом приступе гнева он ринулся в откры­тую дверь и, схватив книгу, запустил ей в проти­воположную стену. Хихиканье повторилось, но те­перь оно звучало со стороны окна. Схватив подуш­ку, Питер швырнул её в окно. Она ударилась о ра­му, потом отскочила в его сторону, а затем после­довал настоящий ливень из книг, домашних тапок, пары брюк, а после — кухонных ножей и украше­ний с каминной полки. Это было действие безот­ветственного ребёнка, который только учится иг­рать, — ребёнка, который хихикал сдержанным, но восхищённым смехом. Фарфоровая собака скользящим ударом стукнула Питера по лбу, и он рухнул на стул со стоном:

— Пожалуйста, уходи... пожалуйста, уходи.

Белая фигура порхала вокруг него; холодные, холодные руки ласкали его несчастный лоб, неж­ные ледяные губы касались его рта, а мягкий голос бормотал что-то успокаивающее, хотя слова были совершенно непонятны, пока он сопротивлялся, как зверь, попавший в капкан, визжа, когда об­жигающий холод пронизывал его плоть.