«Не могу есть. Я буду голодать. не могу есть. Какой толк от нового тела, если я не могу есть?»
Кэрон вернулась с полотенцем, и за долю того как она достигла стола, он заметил свою правую руку. Одним быстрым движением он убрал ее между ног.
Кэрон вытерла скатерть, потом посмотрела на него, на ее бледном лице выразилось острое беспокойство.
— Ты выглядишь ужасно. Тебе лучше пойти поспать. Думаю, ты переусердствовал, но если завтра утром тебе не полегчает, я позвоню доктору.
— Да, думаю, ты права.
Встав, он положил правую руку в карман брюк.
— Мне станет лучше после хорошего ночного сна. Не волнуйся... не суетись. Я в порядке, просто устал... расстройство желудка.
Он оставил ее, делая все возможное, чтобы идти прямо, но в ногах была ужасная слабость, и сильнейший голод взял его за глотку — требовал удовлетворения. Лестница была горой, взбираясь на которую он потратил целую вечность, лестничная площадка — широкой пустыней, и дверь спальни — вратами, ведущими в никуда.
Гурни Слейд опустился на кровать и медленно вытащил правую руку из убежища. Он долго смотрел на нее, потом медленно принял неприятную правду.
Плоть исчезла с кончика его правого указательного пальца. Фрагмент сверкающей белой кости выступал из цилиндра сморщенной кожи. Спустя какое-то время он потер другие пальцы, слегка прикусил руку. Притворяться бессмысленно. Его правая рука умирала. Он заплакал; сел на край кровати и рыдал как обиженное дитя. Он вырвал клочок жизни из рук смерти, но сейчас мрачный жнец возвращал свою собственность. Вскоре, одоленный слабостью, которая мгновенно заставила его забыть о странном голоде, он снял одежду и лег в кровать. Он видел, что его правый большой палец ноги темнеет, но в тот момент это казалось неважным. Холодные простыни приняли его, и он опустился в мир, где мягкий звездный мрак был навек свободен от суровых лучей пожирающего солнца.
Он скользил по пустоши, парил в тумане, плавал в озерах солнечного света. Редкие деревья без листьев поднимали черные костлявые руки к открытому всем ветрам небу, и высокая трава шептала бессмертные мысли бесчисленных мертвых. Сильнейший голод гнал его вперед к далекому горизонту, и он крикнул: «Что это? Я должен есть траву, грызть дерево, наполнять рот черной землей?»
Ветер рассмеялся; высокая трава махала заостренными стеблями, и черные деревья тряслись в непристойном веселье. Потом он услышал звук мягких шагов, открывающуюся дверь, и рев бегущей воды.
Ему было лучше. Голод никуда не ушел, но превратился в тупую боль; его новое тело было расслаблено, безвольно между простынями, и по неопределенной причине он ощущал поднимающееся волнение.
Кэрон принимала ванну. Рев ниспадающей каскадом воды стих, и за ним последовал мягкий плещущий звук. Она напевала. Мелодию он не узнал, но она была раздражающей, и он почувствовал, как его сердцебиение ускорилось, в то время как в его чреслах поднималось тепло. Гудение превратилось в слова, и она начала тихо петь, словно меньше всего боясь потревожить его сон. Слова и мелодия не сочетались с ее обычным, прозаичным «я». Он слышал каждое слово.
«О, возьмешь ли ты мою руку, дорогой?
Как камешек в ручье, она лежит и чахнет!
Отпусти бедную белую руку, дорогой...
Забери свое обещание».
Ему казалось, что он смотрит сквозь маленькое окошко в ее душу. Кто такая Кэрон? Он жил и спал с ней семь лет, и все же теперь понял, что никогда не знал ее. Мягкий голос продолжал:
«Прижмешься ли ты ко мне своей щекой, дорогой?
ebooksa