Зайка

– Акула тебе нравилась больше всего. Хоть это и не акула вообще-то.

– Это…

– Ешь, Хмурая. Или я скормлю тебя акуле.

Она заказала то, что, как утверждает, я всегда заказывала сама. Я опускаю взгляд на тарелку – она не миниатюрная, а обычная, и на ней лежат две коричневые лепешки, облитые чем-то похожим на желтый гной. Рядом стоит треснувшая кружка, полная черной жижи. Розовая пони внутри меня жалобно хнычет.

– Что это? – спрашиваю я.

– Кофе. И яйца на тостах.

А есть сироп? Или разноцветная посыпка? Я хочу спросить, но боюсь. Поэтому просто качаю головой – нет, я не голодна. Спасибо большое. Во рту у меня пересохло – в последнее время я ела много сахара. Платье превратилось в холодный мокрый мешок. Я не могу заставить себя посмотреть ей в глаза, хотя и чувствую, что она смотрит на меня. На коленях, в складках, среди утонувших котят, безостановочно вибрирует телефон.

Она говорит, что искала меня всюду. И здесь тоже. И в библиотеке. У лебединого пруда. В книжных магазинах, кафе, в зоопарке. Я всегда слишком близко подходила к клетке с медведем. Она узнавала, не было ли в последнее время новых нападений в кампусе? Отчаянно пыталась меня найти. Звонила без остановки. Черт знает сколько камешков бросила в мое окно. Даже забралась однажды по пожарной лестнице и стучала в разбитое стекло, но увидела внутри лишь пустую застланную постель. Пока она ждала меня на той лестнице, познакомилась с эксгибиционистом, который шатается по моему дому. Они даже покурили вместе разок. Не такой уж он и плохой человек. Просто в определенное время дня ему хочется ходить голым. Но просто разгуливать дома голышом недостаточно. Ему хочется, чтобы его видели голым. Как только его кто-то видит и пугается, он успокаивается. Это все равно что комариный укус почесать. После он спокойно возвращается к себе домой и смотрит телевикторины.

В дом ее пустил жирдяй-извращуга. Она поднялась на этаж и сидела под моей дверью, ждала, когда я вернусь домой. Она была уверена, что рано или поздно я приду, но этого так и не произошло.

Я пытаюсь представить, как она сидит на полу в узком зловонном коридоре, безуспешно пытаясь как-то примостить там свои невероятно длинные худые ноги в рваных чулках.

– Ты правда все это делала?

Этот вопрос она ответом не удостаивает. Вместо этого рассказывает, как ходила в Уоррен. Прямо в здание заходила. Хотя мне должно быть известно, как она не любит это место, но ради меня переборола это и пошла. Ходила по отполированным коридорам. Звала меня. Искала меня, свою подругу. Открывала кабинки туалетов, провонявших духами. Обыскивала кабинеты, в каждом из которых был свой камин. И черт его знает сколько лекций обошла, где рассказывали про стволовые клетки и археологические находки в Египте, искала, звала меня. Прямо выкрикивала мое имя. Но никто ничего не сделал. Наверное, они решили, что она актриса и все это какой-то перформанс.

– Прости, – говорю я. – Мне очень жаль.

Сначала она подумала, что я ее избегаю, потому что злюсь – хотя и не понимала, что она такого могла натворить. Но время шло, и она начала волноваться. Даже хотела написать заявление, что я пропала. В полицию она идти боялась, потому что в прошлом у них не сложились отношения. Но все равно собиралась. Плевать, пусть бы и арестовали. Она боялась, что я попалась в лапы Случайных Палачей, банды местных бродячих маньяков. До тех пор она никогда по-настоящему не верила в то, что они существуют. Думала, это просто городская легенда, страшилка одной из студенческих общин. Но когда исчезла я, она забеспокоилась. Вдруг они и правда существуют, вдруг они уже отрезали мне голову и спрятали в какой-нибудь шкафчик, и теперь она медленно разлагается там, распространяя вонь по роскошному мраморному коридору. Однажды здесь такое уже случилось. Правда.

– Но потом я увидела тебя, – говорит она. – Наконец-то.

На лужайке. Грелась на солнышке в окружении этих тупых куриц. Живая и здоровая. С головой на плечах. И все со мной было в порядке. Или нет? Мы сидели кружочком, я и тупые курицы. Страдали какой-то фигней, вроде групповых обнимашек, или еще чего. И лицо у меня было такое…

– Какое? – спрашиваю я, хотя и не уверена, что хочу знать.

Она отводит взгляд. Как будто ей стыдно за меня. Нечто напоминающее стыд приливает жаром и к моим щекам.

– Я с трудом тебя узнала. Ты казалась… короче, что ли. И одета была… – ее взгляд брезгливо касается веселых котят на моем платье. – Неважно, – отмахивается она.

Она говорит, что махала мне, звала меня. Но я не обернулась, хотя она и уверена, что прекрасно ее слышала. А потом она крикнула: «Зайка!» – просто ради прикола; и я обернулась. Точнее, мы все. Одновременно.