Призрак Оперы

Затем мы вернулись в гостиную, которую только что покинули.

Я заметила, что нигде в этом жилище не было зеркал. И собиралась сказать об этом, но Эрик сел за пианино, заметив: «Видите ли, Кристина, существует музыка до того ужасная, что она пожирает тех, кто с ней соприкасается. К счастью, вы еще не приобщились к такой музыке, иначе утратили бы свои свежие краски, и вас не узнали бы по возвращении в Париж. Будем петь оперу, Кристина Дое». Он сказал: «Будем петь оперу, Кристина Дое», словно бросал мне оскорбление.

Но у меня не было времени раздумывать над смыслом, который он вкладывал в свои слова. Мы сразу же начали дуэт из «Отелло», и над нами уже нависла катастрофа. На этот раз он предоставил мне партию Дездемоны, я пела с чувством такого неподдельного отчаяния и ужаса, какого не знала до сего дня. Вместо того чтобы сломить меня, соседство подобного партнера внушало мне величественный страх. События, жертвой которых я стала, странным образом сближали меня с замыслом поэта, и я находила интонации, которые восхитили бы музыканта. Его же голос гремел, мстительная душа выражалась в каждом звуке, придавая ему страшную силу. Любовь, ревность, ненависть наполняли все вокруг душераздирающими криками. Черная маска Эрика наводила на мысль о естественной маске венецианского мавра. Он казался живым воплощением Отелло. Я думала, он ударит меня, и я упаду под его ударами; а между тем я не делала ни малейшего движения, чтобы отстраниться от него, отвести его ярость, уклониться от нее, подобно робкой Дездемоне. Напротив, я, словно зачарованная, все приближалась к нему, меня как будто притягивала прелесть смерти в разгар небывалой страсти; но, прежде чем умереть, я хотела узнать, чтобы затем унести дивный образ в своем последнем взгляде, узнать неведомые черты, преображенные огнем вечного искусства. Я хотела увидеть лицо Голоса, и безотчетным движением, которое не подчинялось моей воле, ибо я уже не владела собой, мои проворные пальцы сорвали маску…

О ужас!.. Ужас!.. Ужас!..

Кристина умолкла при воспоминании об этом видении, которое она, казалось, все еще пыталась отстранить дрожащими руками, в то время как ночное эхо, повторявшее имя Эрика, трижды повторило теперь возглас: «Ужас! Ужас! Ужас!» Рауль с Кристиной, еще теснее прижавшись друг к другу под влиянием страшного рассказа, подняли глаза к звездам, сиявшим в тихом и ясном небе.

– Как странно, Кристина, – сказал Рауль, – эта ночь, такая спокойная и нежная, полна тяжких стонов. Можно подумать, что она горюет вместе с нами!

– Теперь, – ответила она, – когда вы узнаете секрет, ваш слух так же, как и мой, будет полниться стенаниями. – Содрогнувшись, она сжала заботливые руки Рауля в своих руках и продолжала: – Проживи я даже сто лет, в ушах у меня всегда будет звучать его нечеловеческий вопль, крик адской боли и ярости, когда это видение предстало моим расширившимся от ужаса глазам, я открыла рот, но кричать уже была не в силах.

О, Рауль! Как можно забыть об этом! Если в ушах у меня вечно теперь звучат его крики, то перед глазами неотступно стоит его лицо. Что за вид! Как суметь забыть о нем и как описать вам, чтобы вы могли себе его представить?.. Рауль, вы видели источенные веками черепа, и вполне возможно, что ночью в Перро вам довелось увидеть его голову мертвеца, если только вы не стали жертвой ужасного кошмара. К тому же на последнем костюмированном балу вы видели, как шествовала Красная смерть! Но все эти черепа оставались неподвижны, их немой ужас был неживой! Но представьте себе, если можете, ожившую вдруг маску Смерти, которая с помощью четырех черных отверстий – глаз, носа и рта – выражает неукротимый гнев, безудержную ярость дьявола, причем в пустых глазницах отсутствует взгляд, ибо, как я позже узнала, его горящие глаза можно увидеть лишь глубокой ночью… Плотно прижавшись к стене, я, должно быть, являла собой олицетворение Страха, как он олицетворял собой Безобразие.

И когда я упала на колени, он, приблизившись ко мне, со страшным скрежетом просвистел с ненавистью что-то безумное, какие-то бессмысленные слова, проклятья, бред… Да разве я могу все вспомнить!.. Разве могу?..

«Гляди! – кричал он, склонившись ко мне. – Ты хотела видеть! Смотри! Радуй свой взор, услаждай свою душу моим проклятым уродством! Созерцай лицо Эрика! Теперь ты знаешь Голос в лицо! Тебе недостаточно было слышать меня? Тебе хотелось знать, каков я на вид. Вы, женщины, чересчур любопытны!» И он стал повторять с пеной у рта, с каким-то странным, громким и хриплым смехом: «Вы, женщины, чересчур любопытны!..» Говорил что-то вроде этого: «Ты довольна? Я хорош, а?.. Если женщина видит меня, как ты, значит, она моя. Ей суждено любить меня вечно! Я что-то вроде Дон Жуана». И, выпрямившись во весь рост, подперев руками бока и перекатывая на плечах эту безобразную вещь – свою голову, – громогласно вопил: «Посмотри на меня! Вот он – торжествующий Дон Жуан!»

Я отвернулась, моля о пощаде, но он повернул мое лицо к себе, грубо схватив меня за волосы своими пальцами мертвеца.

– Довольно! Хватит! – прервал ее Рауль. – Я убью его! Убью! Во имя неба, Кристина, скажи мне, где находится озерная столовая! Я должен убить его!

– Молчи, Рауль, если хочешь все знать!

– Да, я хочу знать, как и почему ты туда вернулась! Вот в чем секрет, Кристина! Другого нет! Но в любом случае я убью его!

– О, мой Рауль! Слушай же, если хочешь знать, слушай! Он тащил меня за волосы, и тут, и тут… О, это невыносимо!

– Ну говори же, пора уж!.. – с ожесточением воскликнул Рауль. – Говори скорее!

– Тут он просвистел: «Что? Я внушаю тебе страх? Возможно!.. Но ты, верно, думаешь, что и это у меня маска, а? Что это… это… Что моя голова – тоже маска? Так сорви же ее! – завопил он. – Сорви ее, как ту, другую! Ну давай же! Давай! Еще! Еще! Я так хочу! Твои руки! Твои руки!.. Дай твои руки, а если их тебе мало, я дам тебе в придачу свои, и мы возьмемся за дело вдвоем, чтобы сорвать маску». Я упала к его ногам, но он схватил меня за руки, Рауль, и поднес их к этому ужасу, своему лицу… Моими ногтями он царапал свою плоть, свою страшную мертвую плоть!

«Знай! Знай! – кричал он, и горло его раздувалось, как кузнечные мехи. – Знай, что я целиком сделан из смерти!.. С головы до ног!.. И что это труп любит, обожает тебя и уже никогда тебя не оставит, никогда!.. Я велю расширить гроб, Кристина, но только попозже, когда любовь наша будет на исходе!.. Вот смотри, я уже не смеюсь, видишь, я плачу, плачу над тобой, Кристина, ты сорвала мою маску и потому никогда уже не сможешь покинуть меня!.. Пока ты могла думать, что я красив, Кристина, ты еще вернулась бы!.. Я знаю, ты вернулась бы… Но теперь, когда ты знаешь о моем уродстве, ты сбежишь навсегда. Нет, я оставлю тебя здесь!!! Зачем ты хотела меня увидеть? Безрассудная! Безумная Кристина, она хотела меня увидеть!.. Мой отец и тот никогда меня не видел, и даже мать, чтобы никогда меня больше не видеть, со слезами подарила мне мою первую маску!»

Наконец он отпустил меня и со страшными всхлипами потащился по полу. А потом пополз, как пресмыкающееся, прочь из комнаты и исчез в своей спальне, дверь которой закрылась; я осталась одна, наедине со своим страхом и раздумьями, но зато избавившись от зловещего видения.

Небывалая тишина, могильная тишина пришла на смену буре, и я смогла поразмыслить над ужасными последствиями моего поступка. Последние слова чудовища достаточно просветили меня. Сорвав маску, я сама обрекла себя на вечное заточение, и мое любопытство станет причиной всех моих несчастий. Он недвусмысленно меня предупреждал, не раз повторяя, что мне не грозит никакая опасность, если я не прикоснусь к маске, а я прикоснулась. Я проклинала свою неосторожность, но с содроганием признавала, что рассуждения чудовища вполне логичны.