Братья Карамазовы. Продолжерсия

Опускаю описание приветственных речей и благодарственных «адресов», в которых было мало что интересного, и перехожу к следующему эксцессу, которые следовали один за другим в этот злополучный и роковой день и за которые не проходит ощущение вины и стыда.

II

акция либералов

Наши либералы все-таки засветились, «фронда» все-таки показала себя. Как же, как же – не могли не засветиться, перестали бы быть самими собой. И эта их акция проведена была по всем правилам конспирации, – в нее были посвящены кроме самого Сайталова только еще весьма ограниченный круг лиц – и прежде всего Венера Павловна, без которой она просто не могла быть осуществлена. Вот где удалось ей за спиной мужа провернуть свои «либеральные убеждения» и провести «гениальные идеи» Сайталова. Дело в том, что она взяла на себя подготовку «праздничного оформления» прибытия государя-императора в наш город. Мокей Степаныч сначала пытался вмешаться и выяснить детали этого оформления, но Венера Павловна, что называется, «насмерть стала грудью» и смогла отстоять свое «право». Правда, какие у нее были на это официальные «права» – это уже другой вопрос, который Мокей Степаныч так и не смог прояснить ни в этом конкретном случае, ни вообще еще с самого начала их совместной жизни. Раз дав слабину и уступив жене, он так и не смог оградить свои прямые должностные обязанности как градоначальника от вмешательства своей второй половины. По правде сказать, его эта ситуация где-то даже и устраивала, ибо его пробивная «либеральная» супруга, как правило, брала на себя вопросы, в которых он хуже всего разбирался – вопросы культуры, образования и религиозной сферы. И он больше для вида ворчал на нее за «самоуправство», но в душе даже был ей и благодарен. Но явно не в этот раз.

Я уже упоминал, что воксал был построен на окраине Скотопригоньевска и в недалекой близости от монастыря. Между ними было расстояние всего каких-то метров восемьсот, и это расстояние государь собирался пройти пешком, в том числе и для лицезрения многочисленного народа. Сам путь пролегал через совсем недавно устроенную и облагороженную так называемую Царскую улицу. Собственно, это была даже и не улица, а дорога или даже бульвар, разбитый в бывшем помещичьем саду, за который у города и его прежних владельцев шла многие годы долгая тяжба. История этой тяжбы была запутанной. Одни его владельцы когда-то пожаловали этот сад городу, но их потомки это решение оспорили, суды шли за судами, но дело никак не разрешалось. И так продолжалось вплоть до недавнего времени. Кстати, здесь был замешан и Сайталов, так как его домовладение было соседним и тоже захватывало часть этого сада. В конце концов пришлось созывать так называемую «согласительную комиссию», на которой это запутанное дело не без горячего участия того же Сайталова разрешилось в пользу города, так что его подключению к проекту облагораживания этой территории имело и моральные и формальные основания. Уже имея планы встречи царской особы, через этот сад (это скорее даже не сад, а роща) был проложен бульвар, соединяющий воксал и монастырь, а сама дорога была названа «Царской».

Итак, государь от вокзала и небольшой привокзальной площади направляется к монастырю через Царский бульвар и… Да и тут либеральный проект «праздничного оформления» проявил себя в полной своей красе. Сама дорога на всем своем протяжении вплоть до монастыря, разумеется, была оцеплена полицейскими и жандармами. Народ толпился за ними под сенью вековых лип и осин – они и были избраны для праздничного «оформления». Но пока о самой процессии. Впереди царя, его свиты и встретившего его городского начальства и всех депутаций шли так называемые «преторианцы» и разбрасывали цветы. Они были набраны из офицеров того же самого кавалергардского полка и говорят сам владыка приложил руку к тому, чтобы уговорить их к участию в этой «театрализованной» постановке. И одеты они были соответствующе – в римские доспехи и тоги, и в том, чтобы вся эта «бутафория» выглядела убедительно приложили руку многие полковые и наши местные кузнецы, не говорю уже о портных и швеях. То есть все было стилизовано под своеобразный «триумф»: город приветствует царя-триумфатора. Это как бы внешняя идея – идея для народа и, частью, возможно, для самого царя и его неискушенных подобными идеями гостей. И народ, кажется, действительно удалось пленить необычным зрелищем. Во всяком случае, одобрительные возгласы и крики – от простого «Да здравствует царь-батюшка», до «Боже, царя храни!..» и даже «Многая лета!..» – то и дело слышались то тут то там.

Но это была только внешняя сторона, так сказать, для неискушенных и «профанов». Скрытая идейная суть была другая и наполнена весьма изощренным и ядовитым ядом, скрывавшимся под личиной двусмысленности. Во-первых, сами «преторианцы» содержали в себе тонкое указание на «деспотизм» царя. Известно, что в древнем Риме преторианская гвардия являлась, так сказать, наглядной силой императора и воплощала в себе его силу и его произвол. Как же, как же – царь под защитой своих «сатрапов» и «солдатни» – глубокая сайталовская аллегория. Но это было еще не все. Как-то незаметно и уже ближе к монастырю алые лепестки роз, которые разбрасывали «преторианцы» вначале были заменены сначала лепестками роз другого цвета – белыми в основном, а затем и вовсе обычными цветами. На это вряд ли кто обратил внимание в свите государя, но народу, который затем повалил за этой свитой по дороге – все было хорошо видно. Все эти «цветочки» оказались у них под ногами. И тут даже до неискушенной публики стало доходить значение всей этой двусмысленности. Ладно лепестки алых роз – тут еще можно просто подивиться и даже отчасти посмеяться претенденциозной затее, но разбросанные цветы, а среди них попадались и красные гвоздики, уже указывали на нечто совсем другое и отнюдь не смешное. Уж не на проводы покойника ли?.. Не его ли «последний путь» устилают цветами?.. Здесь уже просматривался какой-то циничный сарказм. Причем, тут еще была и местная «колоритная струя». Ведь «цветочки за копеечки» постоянно выпрашивал – и об этом никто не мог забыть – наш юродивый штабс-капитан Снегирев. А он их приобретал ради своего безвременно умершего Илюшечки, и этот разброс таких же цветов перед государем-императором тоже намекал на что-то скрытое и глумливое. Хоть и не до конца понятное. На что только? Что от действий царя и его сатрапов погибают много детей? И эта царская дорога выложена отчасти и их костьми, как и сама железная дорога, построенная до города?.. Или что даже юродивые у нас понимают всю «гнилость» царского режима, не обращающего внимания на детские смерти?.. Все эти рассуждения, как и последующие за ними «постижения» подобных сайталовских выходок придут, разумеется, позже. Пока мало кто что замечает. Вот и государь, идя в своей свите за «преторианцами» тоже, похоже, предпочитает ничего не замечать и хотя время от времени обменивается о чем-то со своими приближенными, но по его реакции не видно, что он чем-то сильно озабочен. Хитро все, хитро – яд, хоть и разлит вокруг, но действует не моментально, а незаметно. В этом и было коварство замысла. Ведь вся главная «ядовитость» находилась в недоступном для «простых умов» идейном подтексте. А внешне – комар носа не подточит.

Но это еще не все. Я уже упоминал, что царь проходил по Царскому бульвару, уставленному по бокам высоченными липами и осинами. Собственно, здесь и раньше была небольшая дорога, еще в бытность этой территории в негородской собственности. Хозяева этого сада и рощи еще лет сто назад, так и высадили их – чтобы липы и осины стояли вдоль дороги, по которой им было удобно прогуливаться до монастыря и обратно. Новым ее устроителям нужно было только расширить саму дорогу, да облагородить запущенную территорию – расчистить от кустов и подлеска, убрать многолетнюю траву по лощинам и оврагам, так чтобы сами вековые деревья производили благоприятное впечатление на пешеходов и давали им укрытие в своей тени. Так вот эти могучие деревья и были избраны в качестве опор для «праздничного оформления». Что происходило? Вдруг по мере продвижения царя неожиданно разворачивалось полотнище и люди невольно обращали внимание на расположенную вертикально на этом полотнище надпись. Такие полотнища были свернуты в прикрепленный к одной из веток – рулоном, от которого вниз тянулась специальным образом увязанная веревка. Ее нужно было просто в нужный момент дернуть, и полотнище стремительно разворачивалось. Для этого под каждым таким деревом стоял специально приготовленный для этого дела «мальчик». «Мальчиками» этих людей назвал уже сам народ, хотя большинство среди них представляло уже далеко по возрасту не мальчиков.

Первым на стволе высоченной липы развернулось полотнище с надписью «свобода». Оно не просто развернулось, а еще и с характерным шумом – и само по себе пространное полотнище, разворачиваясь, издало нарастающий полотняный хлопок, да еще и одновременно сработала пара хлопушек. Буквально через несколько секунд уже на другой стороне дороги на потемневшей от времени осине развернулось еще одна надпись – «процветание». Дальше – больше, пошли разворачиваться «благосостояние», «благоденствие», «богатство»… Вот дошла очередь и до словосочетаний – «благо народное», «согласие соборное», «единение сословное»… И каждое такое «раскрытие» сопровождается грохотом хлопков, возгласами публики, неожиданным аплодисментом… Казалось бы – оригинальное восхваление царских благодатей, но… Все дело в деталях, к которым нужно присмотреться. И ведь присмотрелись – и уже тут же присмотрелись и стали шушукаться, кивать головами и даже глумливо подсмеиваться.

Во-первых, обратили внимание на сами деревья, все эти липы и осины, выбранные в качестве объектов «поздравления». Они были тщательно по кругу опилены от старых и самых могучих сучьев и веток, находящихся ближе к земле. Неопиленным оставался только один сук, выбранный для прикрепления полотнища (эти суки на всех деревьях были примерно на одной и той же высоте – метрах в четырех от земли). Это как правило был сук, почти горизонтально отходивший от дерева и обрезанный примерно в метре от ствола. Сама таковая «композиция» ствола и выпирающего из него на метр сука невольно наводила на мысль о сходстве с виселицей. Но эта «невольная догадка» была подкреплена еще несколькими столь не «невольными» ассоциациями. Шумный обрыв разворачивающегося полотнища опять же давал сходство с механической стороной казни – казни через повешение, когда тело жертвы обрывается с какого-либо пьедестала. Еще одно сходство – само полотнище напоминало собой вытянутое в рост человеческое тело, а его болтание по сторонам и вокруг оси – конвульсии агонизирующего. Причем, это «болтание» начиналось не сразу. Оказывается, «мальчики» какое-то время, пока царь и его свита проходили мимо и могли к чему-то пристальнее присмотреться, держали внизу полотнище и не давали ему болтаться. Но как только процессия неумолимо продвигалась вперед, через какое-то время отпускало концы полотнища, и вот тогда оно и начинало «болтаться» в полном сходстве с болтающемся на виселице человеческим телом. Для этого как раз сук и обрезывался в метре от ствола, чтобы давать возможность полотнищу свободно «крутиться» вокруг своей оси и не цепляться за ствол дерева, невольно играющего роль виселицы.

Но и это еще не все. Само полотнище давало прямое сходство с человеческим телом. Чтобы оно не сбивалось в складки и правильно разворачивалось в самом верху оно крепилось как бы на «плечики» – перекладинку, действительно напоминающую плечи человеческого тела, а вот выше сбиралось в складочки и снова расширялось наподобие шеи и человеческой головы, причем, в районе шеи как бы непредумышленно перехваченное веревкой. Таким образом, «ядовитая» идея Сайталова становилась окончательно понятной. Царь является на самом деле не источником и вдохновителем народных благ, а душителем и даже «вешателем» всех этих народных «свобод», «процветаний» и «благосостояний». Каково – а?.. Но ядовитая мысль Сайталова и на этом еще не дошла до своего предела.

Императорская свита уже подходила к концу рощи, где начиналась уже примонастырская площадь, оставалось всего несколько деревьев с заготовленными на них разворотами. Сначала после небольшой паузы развернулось «православие», затем на противоположной стороне – «народность». Стало ясно, что сейчас будет «подвешена» знаменитая формула – «православие, самодержавие, народность», формула, которая много лет являлась официальной идеологией государства и выражала его главные ценности. Правда, кое-кто уже заметил несообразность. После «православия» должно было идти «самодержавие», а развернулась почему-то «народность». Что-то пошло не так?.. Но нет – такова была изначальная задумка «ядовитого» Сайталова. Последним деревом в роще была старая-престарая осина, видимо, когда бывшей первой из посаженных здесь старыми владельцами сада деревьев. На ней и развернулось последним «самодержавие». Кажется, и сам государь обратил внимание на развернувшееся полотнище, так как оно было заметно больше прочих (по сравнению с «православием» и «народностью»), да еще и сама материя была какой-то розоватой, почти красной, в то время как «православие» было написано на белом полотнище, а «народность» на синем. Но главное произошло уже тогда, когда царская свита проследовала дальше. Полотнище неожиданно порвалось. Причем, стало ясно, что это не случайность – а еще одна задумка Сайталова. Полотнище порвалось на две части «само» и «державие». Разумеется, нижняя часть с «державием» тут же обрушилось вниз, а «само» благодаря своей легкости стало с удвоенной силой болтаться на месте и вращаться вокруг собственной оси. «Повешенное» на «осиновом суку» самодержавие… Самодержавие, само себя разорвавшее и захлебнувшееся собственной кровью… Да, это вершина творческой ядовитости Сайталова!.. Как же, как же!.. Главное, что так донимало либералов всех времен и народов и наших скотопригоньевских – это «самодержавие», это ненавистное им «само»… И вот оно теперь болтается повешенным на обрывке красной материи, с таким угрожающим и даже далеко не «прозрачным» намеком…

Повторюсь, все эти Сайталовские либеральные «ядовитости» до конца были осмыслены уже большей частью потом, постфактум, но на это и был его расчет. Произвести все эти двусмысленности, посеять глумливую смуту в головах, посмеяться и поглумиться, держа дулю в кармане – разве не подло все это?.. Разве нет в этом какой-то лакейской извращенной гнусности? Как же вся эта ядовитая гнусность смогла так легко пустить среди нас корни и стать частью нашей жизни?.. Нет, ответов нет пока. Пока действительно нет ответов…

III

у мощей

Примонастырская площадь вся была запружена народом, который толпился у стены монастыря и вдоль гостиницы, жестоко утесняемый жандармами и полицией. Были и военные. Кстати, наши ряженые «преторианцы», даже не став переоблачаться, тоже стали в оцепление, обеспечивая за двойной стеной жандармов, еще одну линию охранения и обеспечивая государю и его свите прямой проход в монастырь. Народ теснили все больше, хотя оттуда все сильнее доносились приветственные крики и восклицания. Но какие-то надрывные и даже отчаянные. Простой люд понимал, что ему вход внутрь монастыря заказан, но, кажется, все был готов отдать, чтобы очутиться внутри. Отсюда это безнадежное отчаяние. Кое-где слышался даже сдерживаемые слезные всхлипы и даже плач. Когда государь уже входил в монастырские ворота, неожиданно и очень громко заголосил какой-то женский голос, государь даже непроизвольно взглянув в эту сторону. Впрочем, задерживаться не стал и вошел, перекрестившись, в монастырские ворота. А это голосила Карташова Ольга. Спроси, она и сама бы не сказала, что с ней стало. Но когда она увидела своего мучителя и своего любовника Курсулова рядом с императорствующей особой, что-то внутри нее всколыхнулось и поднялось. Что-то нестерпимо горячее, какое-то невыносимое чувство попранной справедливости.

– Батюшки-и-и-и!.. – только и смогла она выкрикнуть в начале плача, что немедленно сошел в истерические завывания. Впрочем к ней из оцепления, расталкивая людей, уже прорывался тот самый жандармский полковник, что устроил здесь вчерашнее побоище.

– Заткнись, шельму!.. – прохрипел он, коверкая татарским акцентом ругательство и приставив ей к лицу обросший рыжей шерстью кулак. Но это только добавило горечи в ее бежнадежно-надрывный вой. Бедная Карташова даже задергалась и стала переминаться с ноги на ногу, как обычно делают кликушествующие бабы. Кстати, одета она была вновь в открытое, вызывающе безвкусное, с какими-то голубыми кружавчиками платье. Платье, которое никак не могло оставить сомнений в роде ее деятельности. Может поэтому жандармский капитан, чтобы прекратить это леденящую душу завывание, просто и бесцеремонно схватил ее рукой за челюсть и пальцами грубо заставил ее закрыть рот. Народ вокруг в каком-то безмолвном страхе наблюдал эту сцену, даже на время отвлекшись от созерцания заходящего в монастырь царя.

– Осоловенила маненько, – прошамкал стоящий сбоку от Карташовой старый крестьянин с блестящей лысиной на макушке и игривыми курчавыми завитками белых волос по краям головы.

– Акстися, акстися, акстися…, – как заведенный трижды повторил другой мужичок, единственный, кстати, на голове которого оказался почему-то неснятым старый треух. Все остальные стояли вокруг с непокрытыми головами, причем сделали это задолго до прибытия царя и без какой-либо команды свыше.