Итак, в тот же вечер, когда умер Муссялович, смотритель тюрьмы подполковник Матуев прочитал Алеше по указанию Ивана «решение закрытого экстренного суда» о расстреле его, Алексея Федоровича Карамазова за «преступную антигосударственную деятельность, представляющую большую общественную опасность». Исполнение приговора должно было быть произведено наутро следующего дня, то есть сегодня. В этом был глубокий психологический смысл – преступник должен был за ночь основательно «прокукситься» (по жандармскому жаргону), другими словами, психологически развинтиться и нравственно надломиться, чтобы его легче было потом «вытянуть за язык». Иван поинтересовался реакцией Алеши на сообщение о расстреле. По словам Матуева, он был «смертельно удивлен», что уже давало некоторую надежду за осуществление планов по «развязыванию языка».
Иван Федорович спустился в так называемую караулку, большое помещение на первом этаже тюрьмы, когда жандармский подполковник Матуев уже заканчивал свой инструктаж. Перед ним навытяжку стоял взвод из восьми солдат, одетых «на выход» с приставленными и уже заряженными холостыми патронами ружьями. Крайним в шеренге ближе к противоположной от входа стене стоял Кушаков.
– Смотрите, как сказал, целим в голову, все целим в голову… У преступника должна быть уверенность, что расстрел будет непременно произведен. Ты понял, Шар-р-ганов?
– Так точно, выш… благородь!.. – тут же отрапортовал самый габаритный солдат в центре шеренги с удивительно тупым выражением выпученных глаз.
– Смотри у меня… А ты, Кушаков? Стреляешь всегда с задер-ржкой. Смотри у меня на этот р-раз!..
– И я точно так… Так точно!.. – чуть запутался с ответом Кушаков, заглядевшись на Ивана. При появлении его все как бы подтянулись и еще выше вытянули подбородки, но никаких отвлечений по договоренности с Иваном Матуев делать не стал.
– Все зарядили холостые патроны?.. А ну затвор-ры – открыть!..
Солдаты в небольшой разнобой заклацали затворами. Иван Федорович и Матуев неторопливо пошли вдоль шеренги, приглядываясь внутрь затворов, и хотя патроны уже были загнаны внутрь стволового патронника, отличить холостые патроны можно было цветовой разнице – они были более светлыми.
– Во время построения на стрельбу, расстояние между стрелками полметра…
Это продолжил по ходу движения свой инструктаж Матуев. Еще не дойдя до крайнего Кушакова, Иван внезапно повернулся к Матуеву:
– Руслан Ибрагимович, пойди покажи на местности. Прокопьича-то нет с ними. Пусть точно запомнят каждый свое место. Ружья, чтоб не брякали лишний раз, здесь оставят – своди их.
«Прокопьич» – это был старый служака фельдфебель, легко управлявшийся с молодыми солдатами (призванными уже по новому военному уставу на восьмилетний срок) в том числе и с помощью кулаков. Но сейчас отлеживавшийся в санчасти из-за сильной простуды. В связи с этим непосредственные командные функции пришлось взять на себя жандармскому подполковнику.
– Ружья поставить – в кар-р-раул! – скомандовал Матуев. Ему, видимо, доставляло удовольствие грассирование на букве «р».
Солдаты подбежали к ружейной стойке и выставив их по местам, вернулись в строй.
– За мной, шагом мар-р-ш!..
И солдаты гуськом затопали за Матуевым, нелепо приподнимая колени, демонстрируя служебное рвение. У последнего Кушакова из-за его худобы ремнем была перехвачена и часть шинельного хлястика, не как положено – ремень под хлястиком – и это бросилось в глаза Ивану.
Как только солдаты покинули караулку Ивана внезапно охватило необъяснимо острое чувство одиночества, столь сильное, что он едва не выскочил вслед за всеми наружу. Едва справившись с этим побуждением, ему вдруг показалось, что за ним кто-то наблюдает из-за одного из двух окон, захваченных грязными стальными полосами и в потеках морозных кружев за двойными рамами. Он даже хотел было подойти к окну, чтобы присмотреться, но и тут справился, только зло усмехнувшись и усиленно моргая, чтобы прогнать морок. Болезнь, видимо, все сильнее захватывала его существо. Иван Федорович окончательно встряхнулся и подошел к стоящим в стойках ружьям. Крайним из них было ружье Кушакова. Иван задумчиво стал гладить отверстие дула, направленного вверх и в стену. Чуть ниже дула блестела расцарапленная от постоянных сниманий-одеваний штыка четырехугольная металлическая планка. Иван стал водить пальцем и по ней с таким глубоко задумчивым видом, будто погрузился в какое-то далекое и не до конца пережитое воспоминание.
С улицы донеслись обрывки крика Матуева. Видимо, это после рекогносцировки взвод уже возвращался обратно. Иван встряхнулся, будто что-то только что вспомнил, глубоко залез внутрь шубы и вытащил оттуда патрон. Обычный ружейный патрон, только не холостой, коими были заряжены стоящие перед ним ружья, а боевой, с выступающей из патрона туповатой пулей. Потом быстро клацнул затвором ружья Кушакова и подхватил выпавший оттуда холостой патрон, а на его место вставил боевой и даже еще успел вновь оттащить затвор, проверяя плотно ли сел патрон в патронник. Впрочем, времени уже не было: Иван быстро отошел в сторону от ружей и едва успел принять непринужденный вид, как в караулку вслед за Матуевым в клубах пара ввалились солдаты.
Неизвестно точно, как он их гонял там, только все они дышали и клубили паром, как загнанные лошади. В караулке было тоже нестерпимо жарко, раскачегаренная из соседнего помещения печная колонка дышала волнами зноя, но Ивана на этот раз даже в своей шубе подмораживало ознобом. Запыхавшиеся солдаты снова выстроились перед ним, едва переводя дыхание и не в силах его унять.
– Р-ружья р-разобрать!.. – скомандовал Матуев.