Братья Карамазовы. Продолжерсия

Еще небольшая сутолка и вот уже более менее ровная шеренга замерла перед Иваном.

– Смир-р-рна!..

Крайним опять же стоял Кушаков. Иван, стоя недалеко от него, заметил, как у того из-под башлыка сначала на глаз, а потом по брови на переносицу выкатилась мутная капелька пота, осторожно стала пробираться по ложбинкам переносицы, пока наконец не застыла на кончике его носа. Ивану она каким-то мучительным раздражением застряла в сознании, да так, что и глаз не отведешь. А Кушаков и подумать, видимо, не мог, чтобы смахнуть ее или хотя бы стряхнуть движением головы.

– Так, голубчики… – хрипло заговорил Иван, словно вырывая голос из неведомых душевных глубин. – Сейчас нам предстоит важное государственное дело. Будем расстреливать настоящего государственного преступника. Якобы расстреливать… Но советую вам считать, что и правда расстреливаем. Это чтобы ни у кого там ни улыбочки, ни усмешки… Понимаете? Преступник не должен ничего почувствовать. От того, как вы это сделаете, зависит его раскаяние… «Утерся бы ты!..» – при этом с раздражением мелькало в его голове постоянно, как некий «пунктик» между фразами и мыслями. – Еще раз прошу, голубчики, отнеситесь со всею серьезностью. Чтобы никого потом ни пришлось наказывать. Думайте, что этот… (Иван хотел сказать «негодяй», но почему-то не смог выговорить это слово) преступник посягает на основы нашей империи, мало того – готов был покуситься и на царственную особу, нашего государя-императора… Таковых сейчас все больше и больше на Руси. А мы ведь с вам как защитники, как последняя защитная стена перед такими цареубийцами… «Ты утрешься или нет?» – по-прежнему стучало в голове у Ивана. Капля на носу у Кушакова достигла значительного размера, стала вытягиваться от тяжести вниз, но по-прежнему не хотела отрываться от его носа. А сам тщедушный Кушаков со своим круглым лицом и вытаращенными глазами, внимающими Ивану, казалось ничего не чувствовал и не замечал. – В общем, братцы, рассчитываю на вас…

– Да утрись ты!.. – внезапно заорал Иван таким злым и безумным голосом, что все в караулке, включая Матуева, непроизвольно содрогнулись.

И при этом еще махнул рукой по лицу Кушакова, сбивая с его носа эту ненавистную каплю. И его ладонь, не до конца рассчитав дистанцию, довольно внушительно заехала по носу, не отдернувшего лицо, а просто зажмурившегося от ужаса Кушакова. Со стороны это так и выглядело – что Иван намеренно влепил оплеуху солдату. Караулка мгновенно заполнилась леденящей тишиной и ужасом. Слышно даже стало, как гудит огонь в печном дымоходе. Солдаты непроизвольно, словно не в силах вынести этот ужас, сдвинули головы в сторону, противоположную от Кушакова. А у того на кончике побелевшего носа вместо капли пота стала наливаться и повисать вытекшая из ноздри капля крови.

Иван уже овладел собой.

– Ну-ну, голубчик, прости меня… Не рассчитал… «Ах уехал Ванька в Питер, ах я не буду ждать его»… Уехал же, уехал…

Глаза у Кушакова стали быстро-быстро моргать, словно продираясь сквозь маску ужаса, сковавшую лицо. Наконец задергались и затряслись губы, все еще не в силах разъехаться по сторонам.

– Ну, утрись, утрись, голубчик… Вольно, вольно…

Однако Кушаков еще не смел пошевелиться. Тогда Иван сам провел ладонью по его лицу и носу, смазывая выступившую у того на носу кровавую каплю.

– Давайте, голубчики, на построение. Сейчас будем преступника выводить.

IV

«ах поехал ванька в питер…»

Я уже говорил, что тюрьма представляла собой вытянутую букву «П». Лицом к городу была обращена торцовая часть тюрьмы, – мероприятия же, подобные расстрелу, проводились в задней открытой части тюрьмы, выходившей к оврагам, которые тянулись далеко за город вплоть до Волчьего пруда. Недалеко от места казни росла невесть как прижившаяся на утоптанной чуть не в камень солдатскими сапогами глинистой земле береза. Сейчас в снегу и инее она выглядела особенно красиво. Иван, придя из тюрьмы на место расстрела остановился именно под ней. От березы до врытого в землю «расстрельного» столба было метров десять-двенадцать. Взвод уже стоял напротив, а Иван оказался в положении откуда было хорошо видно и солдат и столб. Ждали вывода расстрельного. Алешу должен был привести фельдфебель Прокопьич. Тот «по такому делу» несмотря на болезнь все-таки вырвался из санчасти и в последний час успел-таки присоединиться к инсценировке казни.

Было холодно, градусов двадцать. Небо оказалось затянуто мутной почти свинцовой пленкой, так что пропавшее за нею солнце не могло даже обознаться. Вдали, где-то близ монастыря поднималась большая стая ворон, и их глухое карканье долетало по морозному воздуху несмотря на приличное расстояние. Иван рукой сквозь шубу нащупал револьвер и зачем-то похлопал по нему рукой. Как будто от этого движения на него сверху стала сыпаться морозная осыпь. Это казалось неправдоподобным, так что Иван еще раз проверил связь – снова похлопав себя по внутреннему карману. Сыпь сыпаться перестала. Тогда Иван Федорович поднял голову и высоко в ветвях над головой увидел одинокую ворону, которая сидела здесь, видимо, давно, а иней стал осыпаться, когда вздумала чуть-чуть пройтись по ветке. «Ах поехал Ванька в Питер» – промелькнуло в голове у Ивана, и ему внезапно до какой-то невозможной степени захотелось ее убить – да вот так, прямо сейчас вытащить револьвер и с невероятным наслаждением всадить пулю в ее черное брюхо. Желание было столь нестерпимым, что он едва не поддался ему, только одно внезапно мелькнувшее воспоминание как бы отвлекло его. Он был еще совсем ребенком – не больше десяти лет, когда живя у своего воспитателя Ефима Петровича Поленова, пристрастился к одному не совсем благопристойному занятию – убийству лягушек. Поленов, вообще-то жил в Москве, но однажды зачем-то взял с собой в поездку в Питер и своего воспитанника. Иван уже не помнил, зачем и долго ли они там жили, но одно воспоминание сейчас пришло очень ярко. Недалеко от их дома была какая-то глубокая канава, по краям заросшая лопухами и крапивой и особо облюбованная лягушками. И вот его любимым занятием стала охота на них – «бессмысленная и беспощадная». Для этого он загодя набивал карманы особыми камушками. Они не должны были быть ни сильно большими, ни очень маленькими – ровно такими, чтобы поместиться в его ладошке, плотно обхваченными всеми пальчиками. Только так мог получиться точный прицельный «выстрел». Ивану долгое время не удавалось наверняка убить лягушку – большей частью он их или пугал, или калечил. Но однажды – получилось. И этот момент он сейчас со всею яркостью вспомнил. Та лягушка была очень большой и сидела не на берегу, а лежала прямо на воде примерно в метре от берега. Он, «Ванюша», как его тогда называл Ефим Петрович, осторожно вышел на приподнятый над канавой берег, прицелился и с коротким размахом руки со всею своею уже не совсем детскою силенкою запустил в лягушку свой удобный гладенький камень. Иван и сейчас словно чувствовал его прохладную шероховатую поверхность с неровными краями, плотно захваченными пальцами. Удар был настолько точен и удачен, что убил лягушку на месте. Она даже не успела дернуться или хоть пошевелиться. Камень попал ей чуть ниже головы и видимо, перебив позвоночник сразу парализовал ее. Она только по инерции чуть притопилась в воду и тут же всплыла обратно, даже ни разу не дернув лапкой. Камень – Иван как сейчас это видел – отскочив от спины лягушки и оставив на ней внушительную вмятину, ушел под воду, как бы даже с какой-то картинной замедленностью. А мертвая лягушка с той же картинной неподвижностью стала медленно дрейфовать в противоположную от берега сторону…

«Ах поехал Ванька в Питер…» – снова брякнуло у Ивана в голове. «Поехал, поехал, – ведь и вправду же поехал – и что теперь?» – зло ответил он этому своему внутреннему голосу. «А я не буду ждать его…» – как бы ответилось изнутри. «Я не буду ждать его… Не буду ждать… Не буду ждать… – несколько раз повторил он про себя. И вдруг как-то зло усмехнулся. – Что и впрямь – ждать не надо? Чего собственно ждать?..» Иван быстро вытащил своей револьвер. Сверху на него опять посыпалась изморозь, но Ивана уже ворона не интересовала. Он чуть-чуть сдвинулся за дерево так, чтобы никому даже случайно не были видны его действия. Открыв барабан, он какое-то время гладил блестящие патронные капсюля, так четко выделяющиеся на темновато-серой стали. Затем осторожно вынул пять из шести патронов и засунул в карман шубы. Еще какое-то время он поглаживал пальцем оставшийся единственный патрон, чуть не впивая в себя всю его блестящую гладкость. Закрыв крышку барабана, он несколько раз провернул его большим пальцем, затем еще несколько раз другой рукой. «Ах поехал Ванька в Питер…» – уже словно с какой-то издевкой прошепталось в его мозгу. «Да не буду, не буду, не буду… Не буду ждать…» – ответил Иван и после этого резко поднес револьвер к виску и нажал на курок. Глаза его непроизвольно закрылись, в морозном воздухе резко щелкнул курок, но вместо ожидаемого удара в голову, Ивана в уши ударил какой-то громкий пронзительный звук. Иван какое-то время не мог понять, что это, тем более, что звук больше не повторился, но когда на него снова сверху стала сыпаться морозная осыпь, понял, что это был одиночный вороний крик. Та каркнула, видимо, в ответ на звук вхолостую сработавшего курка револьвера. Иван опустил руку с револьвером вниз.

«Врешь, поехал Ванька в Питер… Не зря же он туда поехал, не зря – ой, не зря… Теперь нет смысла уже ждать его. Нет уже смысла… Ванька уже другой. Другой, другой – совсем другой… Чего ждать?» – все это Иван мысленно прокручивал в себе, одновременно проделывая новые манипуляции с револьвером. Он достал из кармана шубы оставшиеся патроны и вставил в барабан все кроме одного. Этот последний он какое-то время держал стоймя на ногте большого пальца левой руки. Наконец засунул его обратно в карман и несколько раз с каким-то остервенением прокрутил барабан револьвера. «Ну что, Ванька, – готов? Давай, Ванька, давай… А и в самом деле – ты слишком долго был в Питере. Понимаешь?.. Никому это просто так не сходило. Никому. Ты зря ждал все это время… Ты зря ждал – все уже тогда, когда ты поехал туда, стало необратимо… Так что давай теперь – ждать смысла нет». Иван, зачем-то быстро взглянув на ворону, вновь поднес револьвер к виску. «Ой не буду ждать его!.. – Ой не жди!»… И снова нажал на курок. И вновь острый резкий звук – щелчок бойка по пустому отверстию патронного держателя. Иван какое-то время даже в это не мог поверить и словно ждал чего-то, не убирая револьвер от ушной раковины. Затем открыл глаза и посмотрел наверх. Ворона по-прежнему сидела на месте, на этот раз молча, но наклонив голову набок и вниз, казалось, внимательно наблюдала за тем, что происходит у нее под лапами.

Это как-то внезапно жутко озлило Ивана. «Ах поехал Ванька в Питер!..», – злобно скрежеща зубами, он уже прохрипел вслух. «Погоди, погоди – сейчас и я поеду!.. Сейчас поеду!.. Врешь – не собьешь!..» И он достал последний незаряженный патрон и вогнал его в барабан. Таким образом, револьвер был заряжен теперь всеми патронами. «Ах пое-еха-а-а-а-л-л Ва-а-а-а-анька-а-а в Пи-и-ите-ер!..» – уже просто злобно куражась и произвольно растягивая слова, захрипел в голос и довольно громко Иван, уже мало заботясь о том, что его теперь могли услышать и солдаты с Матуевым. Последним торопливым мельком он взглянул на ворону, вновь беспокойно заходившую по почти осыпавшейся ветке, и снова поднял револьвер к уху.

– Взво-о-д, смир-р-р-на-а!.. – внезапно донеслось из-за дерева, и это отвлекло Ивана.