Могильный червь

Я похоронил твою сестру заживо.

И это было решающим аргументом, не так ли? Потому что какая-то очень человеческая, этическая и моральная часть ее самой вздрагивала от того, что она сделала и что еще сделает, а другая часть была готова совершить почти любой поступок, чтобы вернуть Лизу. И Бугимен знал это. У него была Лиза, он держал ее жизнь в своих руках, и из-за этого он владел Тарой. У него была петля на ее горле, и он затягивал ее так, как считал нужным.

Хорошенькая петля.

Я выведу тебя на прогулку.

На поводке.

Это был поводок, а она была его собакой – перевернись, притворись мертвой, сядь и умоляй, ты жалкая пизда, хорошая собака, плохая собака, я владею тобой, и ты это знаешь, и не смей кусать руку, которая кормит, или я заставлю тебя повиноваться, и то, что я сделаю с твоей сестрой, будет невообразимо ужасно, глупая самодовольная сука.

Я хочу, чтобы ты делала именно то, что я тебе скажу.

Таре не хотелось думать о том, что это может быть. При мысли об этом ей захотелось перерезать себе вены, потому что она знала, кто он такой, и знала, что он заставит ее делать ужасные вещи. Что она будет ползать по самым нижним канализационным трубам ада и набивать себя сырым злом, пока ее собственная мимолетная человечность не обнажится, как мацерированная кость, прежде чем он покончит с ней.

Пока она сидела, размышляя обо всем этом, ее губы приоткрылись, и голос, одинокий и далекий голос, полный печали и горя, сказал:

- Ты сделаешь то, что должна сделать, Тара, и сделаешь это из любви, и какая еще причина тебе нужна?

ДА.

Вот так и велась эта игра.

Это была кровь, что наполнила ее вены, и еда, которая предотвратила голод в животе, и электроэнергия, напряжение, ясное и острое, они никогда не отдаляются друг от друга, никогда не сбиваются с пути, но только глядя вниз, где сыро и полумрак тоннеля, неуловимый и грязный свет в конце.

Она не была в комнате Лизы со вчерашнего звонка.

Она не могла войти туда сейчас.

Она пыталась несколько раз и несколько раз останавливалась в дверном проеме, как будто чья-то рука удерживала ее. Ее голова закружилась, внутренности побелели, желчь подступила к горлу и наполнила рот горькой кислой кислотой, которая угрожала растворить ее в жирном черном мозге. Каждый раз она опускалась на колени, дрожа, потея и испытывая тошноту от вкуса собственных внутренностей, задыхаясь от собственного затхлого воздуха, теряя сознание от ядовитой лихорадки.

Это было все, что она могла сделать.

Достаточно близко, чтобы почувствовать запах ее сестры там, призрачное воспоминание о Лизе... духи, гель для душа и лосьон для рук, прилипшие к простыням на ее кровати и одежде в шкафу. Аромат ее свечей и благовоний. Все эти мельчайшие химические запахи, которые делали Лизу Лизой.

И именно эти ароматы останавливали ее, заставляли страдать от чувства вины, раскаяния и боли – всего этого было так много, и все эти чувства были огромными и сокрушительными. Под их тяжестью она упала на колени, и все, что она могла сделать, это не закричать, потому что думала, что каким-то образом, каким-то образом она была виновата во всем этом. И это, помимо всего прочего, была кислота, которая съедала ее внутренности кусочек за кусочком.

Я хочу, чтобы ты делала именно то, что я тебе скажу.