Темная волна. Лучшее

Леха поднялся, сел, глядя на нее — на гладкую кожу, живое лицо, полные груди.

— Так это ты там, у меня в мешке? — сипло спросил он.

— Нет, — она прижалась горячим шелковым телом, — я здесь, вот она я. Там только кости, Лешенька. Только кости.

Он коснулся ее голого плеча, и возбуждение вновь затопило его горячей темной волной, он потянул ее к себе, потянулся к ней сам — всем собой, всем, что он был. Она засмеялась, задвигалась с ним в одном ритме, как волна, несущая его сквозь раскаленный воздух, наслаждение стало почти невыносимым, граничащим с болью, и вдруг, открыв глаза, он понял, что летит.

Огромная птица, Орел Айы Тойона, нес его над холодной чернотой небытия, вверх, вверх, туда, где тепло, где жизнь и любовь имеют смысл. Но вдруг огромные крылья пропустили удар. Через секунду падения птица выправилась, изогнув голову, посмотрела на него, и Леха с ужасом понял, что летит она из последних сил, что не справится с подъемом.

Он вспомнил, как замирало в восторженном ужасе его маленькое сердце, когда мама читала сказку про то, как Иван-Царевич, летя на птице Рок, отрезал куски мяса от бедра и кидал их в голодный клюв — лишь бы долететь. Когда летишь на птице, а внизу — ледяная смерть, то кормить ее приходится собой, потому что больше нечем.

И Леха отсекал куски себя — что-то отходило легко, а что-то приходилось отрывать с хрустом, с болью, с кровью, с хрипом, — отсекал и бросал их птице, и несся вверх.

Он скормил птице все — его, казалось, совсем не осталось. Но тут оказалось, что осталось — на самом дне была любовь, и жалость, и желание помочь, вернуть, убрать страдание. Маленький сероглазый мальчик рыдал на остановке над сбитой автобусом блохастой собакой, которая билась, билась в агонии и никак не затихала. И этого чувства было так много, что оно разлилось по вселенной мощным потоком, осветило каждый уголок, и стало тепло, и Космическая Береза качала восемью ветвями и цвела по-весеннему, и Дети Творца смеялись и щебетали в своих гнездах.

И Леха понял, что не птица Рух несет его вверх, а он сам летит на мощных крыльях, летит сам к себе, потому что Айы Тойон — это тоже он сам, часть его, Лехи Арбузова, а он — часть Творца.

— Ложки нет, — прошептал Леха, и Вселенная остановилась и замерла, прекратила пульсировать и расширяться. Он стоял в лесу, у сосны, на мягкой темной подушке мха.

— Еще три шага, и станешь шаманом, — сказала Настя, его возлюбленная айя, стоявшая на середине холма. Лицо у нее было белое, глаза синие, а губы распухшие от поцелуев. Она улыбалась. — Через пять шагов ты выйдешь в Средний мир. А еще через два сильно об этом пожалеешь.

— А ты? — спросил он. Она пожала плечами.

— А я от тебя уже никуда не денусь. Иди.

Леха пошел по мягкому, пружинящему мху.

Один, два, три, — его голова очистилась, сердце забилось ровнее.

Четыре, пять, — воздух вокруг зазвенел комарами, в лицо подул ветер.

Шесть, семь, — кочка под ногой внезапно расступилась и Леха ухнул в болото всем весом, ушел в вонючую густую воду с головой, вынырнул, забился. Ухватиться было не за что, кочки не держали, проваливались под руками, комары взмывали с них, недовольно звеня.

Леха наглотался воды, почувствовал безнадежную близость смерти, подумал о Наташке, и том, как она тонула в озере. Мысль о ней внезапно принесла всё воспоминание целиком, и Леха перестал барахтаться, как скулящий щенок. Когда голова показалась над поверхностью, он глубоко вдохнул, закрыл глаза и стал раскручивать реальность в голове, как тогда у болота.

Нажал, перетянул, отодвинул смерть, поставил точку с запятой. И его нога нашла опору под водой — длинную, металлическую, крепкую. Он поднялся, тяжело дыша и отплевываясь.

С громким лаем из-за деревьев выскочил Бася, за ним бежал Якут, задыхаясь, хватаясь за бок.