— Так пьет-то он, а умываешься-то ты. А брать потому и перестали, что пил до чертей, нет?
Дёма взялся за лопату — зарывать картофельных детенышей. Поле отцу община выделила далеко, не находишься, но было в том и добро — первый год по осени кто-то полурожая ночью снес, так Василий теперь с лета шалаш ставил, вооружался вилами и ножом, и жил здесь у поля два месяца, мать хоть дух успевала перевести.
— Пустое это, — сказала она наконец. — Мне уж все равно. Ничего не важно, ничего не трогает. Только ты, Дёма, твоя жизнь, твое счастье… Призыв скоро, я слышала, как вы с ребятами про солдатскую долю говорили… Да ты у нас один сын, не погонят тебя жребий тянуть.
— Я б в матросы пошел бы, — сказал Дёма задумчиво. — На воду…
И осекся, глядя как у матери рот скорбно сжался и брови взлетели, как у богородицы на потемневшей иконе. Больше они про то не разговаривали.
Дёма оделся, стараясь не скрипеть половицами — пусть мама подольше поспит. Думал, брать ли тулуп — остальные-то артельщики вечером у костра понапьются, разогреются, а Дёма никак алкоголь не принимал, сразу выворачивало, горло будто ссыхалось.
Открыл створку курятника, лучиной посветил, ухватил ту самую курицу. Думал — клекотать станет, клеваться, но та сидела под рукой тихо, прижалась доверчиво, так что Дёме и жалко стало. Но его была очередь подарок нести рыбьему царю, чтобы тот отдарил хорошим промыслом. Ладонь вдруг намокла и он, вздрогнув, перекрестился, картуз снял и туда курицу сунул, чтобы голой кожей не касаться. Мать велела прятать умение страшное, но иногда кровь гудела, жажда распалялась внутри — забрать воду, позвать ее к себе, она и выйдет. Горло пересыхало, драло, мысли все только о воде, что бьется в живом существе под тонкой пленкой кожи, носит жизнь по жилам, наливает мышцы, смазывает кости — дотянуться, осушить, вобрать в себя. Чтобы толкнулась живая вода в ладони, теплая, соленая, а он бы голову опустил — и пил ее взахлеб, вбирая в себя чужую жизнь.
— Что, получше пожалел куру? — дед Пахом осмотрел птицу, сплюнул. — На те, боже, что нам негоже? Не осерчал бы водяной…
— Не осерчает, — сказал Дёма. — Ему неважно, ему лишь бы живое. Теплое, мокрое, не желающее умирать…
Старшой глянул странно, Дёма подавился словами, ниоткуда пришедшими, самому незнакомыми. Рыбаки подтягивались, зевая, почесываясь, поругиваясь — ранний подъем нрава не улучшает. Как от берега отошли на десяток саженей, Пахом встал у борта, поднял курицу.
— Вот тебе, дедушко, гостинцу на новоселье, — начал он, но птица вдруг забилась, вытянув шею, ударила его клювом в щеку, всего на ноготь до глаза не достав.
— Тьфу ты, — заругался Пахом словами, от которых и водяной бы покраснел. Жертва полетела в воду, закричала, но тонуть отказалась, качаясь неуклюжим поплавком, погребла к берегу.
— Порадовали водяного! Обматюкали, в душу плюнули и подарок от него убег!
— Ну что, возвращаемся? Или понадеемся, что не осерчал?
— Какой возвращаемся, моя живьем съест. Водяной-то разозлится ли — еще вопрос, а Нюрка — точно.
Видно, рыбий царь посмеялся в густые водорослевые усы — лов в тот день был отличный, к вечеру заполнили все корзины и тюки. Возвращаться решили поутру — все предвкушали ночь у костра, жареную в казане свежую корюшку, выпивку, веселое товарищество. Заночевали на острове Каменном, неприветливом и каменистом.
— Не потому он так назван, — говорил Пахом, вытянув к костру длинные ноги, откинувшись на булыжник и оглаживая бороду. — А легенда есть, что находили тут людей, в камень обращенных. Раз в году выходят духи моря на сушу и так тешатся.
Дёма поежился, обвел глазами валуны.
— Да не бойся, малец, они только на Кузьминки осенние выходят, по-чухонски — на Самайн…
— Был у нас в полку чухонец, Ясси звали, — вступил Егор Селиванов, задумчиво прихлебывая из глиняной чашки, будто там кисель был, а не самогон. — Храбрый солдат, но очень воды боялся, у него по отцовской линии все мужики в море тонули, тридцати годов не разменяв. И девки пропадали. Говорил — ноксы их кровь любят, к себе утаскивают. Это по-ихнему, по-чухонски, духи темные водные, — объяснил он, поворачиваясь к Дёме. — Людей в воду сманивают, перекидываться умеют и в парня, и в девку, а когда ребят малых умыкнуть захотят — так в коня, значит, и покататься манят… Чего, Дёмка, не пьешь, чашку греешь? Ноксы, кстати, как раз спиртного не приемлют…
ebooksa