В таком поместье, как Ивовый лес, всегда где-нибудь есть куча мусора и листьев, которые нужно сжечь. В конце концов, все заканчивается так. Мы прошли к дальнему загону для окотившихся овец, у пастбища. Я, сжимая сверток с телом, двигался через высокую заснеженную траву и сквозь зимнюю ночь. Би молча шла за мной. Это была скверная, мокрая прогулка. Она шла за мной след в след. Мы подошли к краю засыпанной снегом кучи хрупких ежевичных ветвей, колючие кусты которых обрезали и бросили здесь, и упавших веток, слишком тонких, чтобы пустить их на дрова. Этой кучи мне хватит.
Там я сбросил свой груз, и упакованное тело неровно свалилось на ветви. Я уплотнил кучу. Би наблюдала. Я подумал, может быть, стоит отправить ее обратно, в комнату и попросить лечь спать? Я знал, что она не пойдет, и подозревал, что со свидетелем мое дело будет казаться не таким ужасным. За углем и маслом мы сходили вместе. Она смотрела, как я разбрызгал масло на ветви и щедро полил им завернутое тело. Потом мы подожгли. Смолистые вечнозеленые ветки и побеги ежевики загорелись быстро, и их пламя высушило толстые сучья. Я боялся, что они сгорят раньше, чем подожгут тело, но вскоре жирная перина загорелась, источая резкую вонь. Я принес еще веток, чтобы подбросить их на погребальный костер, а Би помогала мне. Она всегда была бледным маленьким созданием, а холод черной ночи сделал ее совсем белой, красные отблески огня на ее лице и волосах делали ее похожей на какого-то странного маленького духа смерти из старой сказки.
Огонь разгорелся, пламя поднялось выше моей головы. Его свет раздвигал ночную темноту. Вскоре моему лицу стало неприятно горячо, тогда как спина все еще мерзла. Я прикрылся от жара и подтолкнул концы ветвей подальше в огонь. Тот заговорил, затрещал, зашипел, поедая покрытые льдом сучья. Пламя пожирало нашу тайну.
Би стояла рядом со мной, но не касаясь меня, и мы вдвоем следили за тем, как сгорает курьер. Чтобы сжечь тело, требуется много времени. Большую его часть мы провели в молчании. Би говорила мало, только спросила:
— Что мы скажем остальным?
Я собрался с мыслями.
— Шан мы не расскажем ничего. Она думает, что девушка ушла. Риддл пусть тоже верит в это. Слугам я скажу, что ты жаловалась на зуд и укусы, я нашел паразитов в твоей постели, когда укладывал, и решил немедленно сжечь ее, — я слегка вздохнул и признался: — Это будет не совсем честно по отношению к ним. Я должен буду сделать вид, что очень взволнован, буду требовать, чтобы каждая твоя вещь была выстирана, и чтобы тебе принесли новое постельное белье.
Она коротко кивнула и перевела глаза на огонь. Я собрал еще одну охапку веток. Полусгоревшая куча просела под их весом, съеживаясь над угольками, в которое превращалось тело. Перина шелестела, оседая пушистым пеплом. Это почерневшие кости или почерневшие ветви? Даже я не мог сказать. Слабый запах жареного мяса вызвал у меня отвращение.
— Ты все сделал хорошо. Ты обо всем подумал.
Не такую похвалу хотел бы я услышать от своей маленькой дочери.
— Раньше я делал… специальную работу. Для короля. Тогда я научился думать о нескольких вещах сразу.
— И хорошо лгать. И не позволять людям увидеть то, что ты думаешь.
— Этому тоже. Я не горжусь этим, Би. Но тайна, которую мы услышали сегодня — она не моя. Он принадлежит моему старому другу. Ты слышала, что сказала курьер. У него есть сын, и этот сын в опасности.
Поняла ли она по моему голосу, какой странной оказалась для меня эта новость? У Шута есть сын. Я никогда не был абсолютно уверен в том, что он — мужчина. Но если ребенок родился, то из чрева женщины. Это означало, что где-то у сына была мать. Женщина, которую, по-видимому, любил Шут. Я думал, что я знаю его лучше, чем кто-либо еще. И все же до этого я бы никогда не додумался.
Женщина будет моей отправной точкой. Кто она? Вспомнилась Гарета. Она работала садовницей, когда мы с Шутом были детьми. Даже тогда она была влюблена в него. В детстве он был гибким и игривым мальчиком, вертелся колесом, делал сальто, жонглировал — все, что ожидали от шута. Он был быстр на язык. Часто его юмор был жесток к тем из слуг, кто, как он чувствовал, стоит выше него на одну-две ступени. С очень молодыми или теми, кто не обласкан судьбой, он был мягче, часто оборачивая штуки против самого себя.
Гарета не была хорошенькой, и он был добр к ней. Некоторым женщинам этого хватает. Позднее она вспомнила его, узнав под личиной лорда Голдена. Что, если это было больше, чем узнавание? Что, если он убедил ее сохранить этот секрет? Если у них тогда появился ребенок, сейчас ему должно быть около двадцати лет.
Но была ли это единственная возможность? В городе всегда было много девок и доступных дам, но я не мог себе представить, чтобы Шут посещал их. Это должна быть Гарета… Потом меня осенило и я увидел Шута в ином свете. Он всегда был очень замкнут. Быть может, у него была тайная любовница. Или не тайная. Лорел. Охотница, обладающая Уитом, не делала секрета в своем интересе к нему. Он провел много времени вдали от Бакка, в Бингтауне, и, возможно, в Джамелии. Я ничего не знал о его жизни там, кроме того, что он жил под личиной женщины.
И тогда внезапно все встало на свои места, и я подумал, какой же я огромный балбес. Джофрон. Почему он написал ей? Почему он предупредил ее, чтобы она охраняла своего сына? Возможно, потому, что это был
Я начала вспоминать те беспокойные дни, ее голос, боготворящий Белого Пророка. Я считал это своего рода религиозной страстью. Возможно, это была иная страсть. Но если она родила ему ребенка, он, конечно, знал бы об этом точно. Он писал ей. Отвечала ли она ему? Если он оставил ребенка там, мальчик будет на год моложе Неттл. Уже не малыш, которому нужна моя защита. А у внука не было ничего общего с Шутом. Конечно, если бы он был внуком Шута, его белое наследие как-нибудь проявилось. Внук Шута. Долгое время эти слова никак не хотели складывать в единое целое.
Я думал, пока пламя пожирало кости. В словах курьера было мало смысла. Если Шут стал отцом ребенка в последний раз, когда был в Баккипе, его сын уже не мальчик, но юноша. Это не подходит: курьер называла мальчика ребенком. Я вспомнил, как медленно рос Шут, как утверждал, что на десятилетия старше меня. Правда ли это — я не знал. Но если так, если он медленно взрослеет, то мог ли он оставить сына, когда сам казался еще ребенком? Тогда это не мог быть сын Джофрон. Быть может, он послал ей предупреждение, потому что боялся, что охотники станут преследовать любого ребенка, который может быть его сыном? Мысли замкнулись в кольцо, пытаясь построить башню из слишком разных блоков. Конечно, если бы это был сын Джофрон, он мог бы намекнуть, сказать мне десятком примет, которые я бы узнал. Назвал бы его сыном Кукольника, и я сразу понял. Но, возможно, это было верно для любого сына? Мальчик садовника, дитя охотницы… мы хорошо знали друг друга. Он мог бы указать на любого ребенка, оставленного им. Если Шут знал наверняка, где этот ребенок… Послал бы он меня в погоню за призраком, за мальчиком, который существует на основании каких-то пророчеств Белых? Он не мог сделать такого со мной. Нет, почти наверняка мог. Потому что только он мог поверить, что я найду такого ребенка. Даже если он сын Шута? Я снова перебирал скудные слова курьера. Нежданный сын. Однажды он назвал так меня. А теперь? Теперь есть другой «нежданный сын»? Могу ли я быть уверен, что этот мальчик — сын Шута? Нашим языком она владела почти в совершенстве.
ebooksa