Об этом Порфирий позднее написал в журнале «Духовная беседа»:
«В доме одного здешнего достопочтеннейшего протоиерея показали мне старинную икону Богоматери, очищенную так хорошо, что я принял бы ее вновь написанною, если бы не доверял словам отца протоиерея, товарища моего по академии и друга. На вопрос мой, — кто чистил эту икону — он отвечал: здешний художник Алексей Иванович Травин.
Тогда я попросил прислать мне этого художника. Желанный и ожидаемый явился. Его седины, смирение, кротость, любезность и знание дела внушили мне начальное доверие к нему. Я показал ему все свои иконы. Он осмотрел их и согласился привести в первобытное состояние. Мы условились начать работу, но так, чтобы первый опыт чистки произведен был в моей келье, в моем присутствии».
В серьезном журнальном издании Порфирий Успенский не мог дать волю страстям, рассказать о подробностях встречи давних знакомцев. Он просто сообщил читателям, в большинстве которых были священнослужители, о важном изобретении петербургского художника.
Никто из них, ни архимандрит Успенский, ни художник Травин не знали тогда, какие испытания надо будет пройти, прежде чем новый метод очистки образов примет верховная власть.
Перед тем как войти в келью, Травин глубоко вздохнул, перекрестился. Весь путь от дома до Александро-Невской лавры он думал о встрече с Порфирием Успенским, представлял, как они будут наперебой вспоминать о прошлом, шутить, смеяться. Но только сейчас, вглядываясь в массивную деревянную дверь иссиня-серого цвета, Алексей Иванович со всей отчетливостью осознавал — время не оставило ни ему, ни Константину возможности признать друг в друге прежних мальчишек.
— Здравствуйте, ваше преосвященство, — сказал он, войдя в келью и останавливаясь возле порога.
Молвив заранее приготовленную фразу, Алексей Иванович поднял от пола глаза и встретился с настороженным взглядом священника. Напротив него стоял совсем незнакомый пожилой мужчина с пушистой белой бородой, белыми, расчесанными на пробор, длинными волосами и мохнатыми белыми бровями. И как бы Травин ни вглядывался, как бы ни искал хоть малейшую узнаваемую ему черточку в облике человека богатырского роста, он натыкался на словно вылепленное по чьему-то заказу лицо, напоминающее одного из святых апостолов.
Когда они с Ободовским столкнулись в Александро-Невской лавре с архимандритом Успенским, Алексей Иванович не успел его порядком рассмотреть. Не до того ему было, теснимому монахами и обвиняемому в неуважении к их святейшеству. Теперь же — вот он, рассматривай, ищи знакомые черты. Ан нет. Ни единой зацепки, ни малейшего намека на узнаваемость в этой глыбе худенького мальчишки-семинариста, который запечатлелся в памяти.
Размышляя над переменами в лице Успенского, художник не обратил внимания, как священник рассматривал его. Порфирий, получив информацию от своего товарища протоиерея Михаила Федоровича Раевского о художнике Травине, ищущем с ним встречу, не раз пытался вытащить из воспоминаний образ знакомца из Галича, но в бессилии отказывался. Сейчас перед ним стоял седой мужчина с лицом, испещренным множеством морщин, с детской улыбкой на губах, но ничем даже отдаленно не напоминающий озорного мальчишку из прошлого, имя которого давно забылось.
— Что мы стоим? — первым спохватился архимандрит. — От того, как долго мы будем присматриваться один к другому, память не вернет нам образы, растворенные временем.
— Право, с вами нельзя не согласиться, — вежливо ответил Травин и проследовал вглубь кельи вслед за священником.
— Протоиерей Михаил Федорович Раевский, с которым вы в свое время совершили путешествие на поезде из Москвы до Санкт-Петербурга, проводя время в интереснейших беседах, говорил мне, что вы родом из Галича и в молодые годы встречались со мной. Позвольте поинтересоваться — где и как это было? — чуть нараспев неторопливо выложил свой вопрос Порфирий.
— Вы правы, ваше преосвященство, такой разговор имел место. Говорил я Михаилу Федоровичу о нашей с вами встрече. Тогда вы, будучи семинаристом, по просьбе своего батюшки прибыли в Галич для рисования домика, и я имел честь рисовать оный дом, — в тон священнику неторопливо ответил Алексей Иванович.
— Там я еще в лапту играл? — тихо и осторожно сказал Успенский, и веселые искорки мелькнули в тусклых глазах священника.
— И вас чуть было не поколотили за хорошую игру, — уверенно добавил, улыбаясь Травин.
— Но им не удалось меня поколотить, потому что на помощь семинаристу пришел молодой человек по имени Алеша, — зажмурился Порфирий и протянул художнику обе руки.
— И пошли они вместе с Константином к Преображенскому собору, чтобы отыскать домик, где когда-то жили дед и бабушка семинариста, — сказал Травин, пожимая руки Успенского.
Они посмотрели друг на друга и засмеялись. Два взрослых человека хохотали, не сдерживая себя. По щекам обоих текли слезы радости и, смахивая их рукавом одежды, а то и просто тыльной стороной ладони, они продолжали разговор.
— Скажите, пожалуйста, а вы намедни не были в Александро-Невской лавре? — отсмеявшись, спросил Успенский.