Окаянные перевалы остались позади, вновь суда заскользили по водной глади сибирских рек — Коль, Вижай, Лозьва. Сотни верст не менялся однообразный пейзаж: обрывистые берега, лесные чащи. Ближе к устью Лозьвы стали попадаться первые поселения вогулов. Решающая битва произошла около вогульской столицы — Пелыма. Судовая рать атаковала яростно, стремительно и разгромила врага в скоротечном бою. В Волго-Пермской летописи об этом написано: „Приидоша на вогуличи месяца июля в 29, и бои бысть. И побегоша вогуличи“. А устюжанский летописец сам еще добавляет: „На том бою убили устюжан 7 человек, а вогуличь паде много“.
Далее в летописях нет упоминаний, о каких-то значительных столкновениях наших войск с вогулами после Пелыма. Дело в том, что все они, за исключением князьков и дружинников, охотники и рыболовы — стремились к миру с русскими. Присмирел и тюменский князь. Не посмел прийти на помощь союзникам.
Разобравшись с Пелымским княжеством, воеводы пошли на север, в Югорские земли. И тут есть у летописца интересное сообщение: „Шли по Иртышу — реке вниз, воюючи, да на Обь-реку великую… добра и полона взяли много. В Югре померло вологжан много, а устюжане все вышли“. Про сражения у него ничего не написано, стало быть, только от болезней умирали.
Обратно шли они по Малой Оби и Северной Сосьве. На уральских перевалах вновь тащили волоком тяжело нагруженные военной добычей суда. Пройдя вереницу больших и малых рек, 1 октября 1483 года победоносная судовая рать вернулась в Устюг. За пять месяцев отважные русские первопроходцы преодолели свыше 4500 километров.
Результатов похода они ждали недолго. Уже в следующем, 1484 году, в Москву пришли с челобитьем князи вогульския и югорская. Властители Сибири били челом Ивану Третьему, который дань на них уложил да пожаловал их, отпустив восвояси. Перед отправкой в Сибирь Иван Салтык-Травин, предчувствуя опасность, написал духовную грамоту, в коей распределил между родичами свое имущество. Опасения не оправдались. После возвращения из похода у него родился сын Иван. Он-то и стал наследником. С Ивана Ивановича и надо нам продолжать поиск затерявшегося имущества его отца. С нижайшим поклоном и пожеланием доброго здравия, остаюсь покорным слугой Иван Травин».
— Зря я на них грешила, что отравили моего Павла Григорьевича, зря, — утерлась платком вдова. — Видите сами, как они к нему с добрым словом.
— Сдается мне, он других подозревал, — попытался вспомнить Травин.
— Другие? Как их найдешь, а если и найдешь, то накажешь? За руку они не пойманы, — горестно вздохнула Груша Ильинична. — Ну да, — она махнула платком, — теперь не вернешь Павла Григорьевича. Вам связь со Стародубскими-Травинами держать. Глядишь, с их помощью что-нибудь и найдете. Мужики там, я гляжу, ушлые.
— С ними буду переписываться и сам по мере возможности справки наводить. Да и про вас не забуду, коли что получится, — стараясь как можно вежливей сказал Алексей Иванович.
В тот вечер он долго не мог уснуть. А ночью, во сне, как и в далекие годы юности вновь видел себя в доспехах рядом с воеводой Травиным. Они переправлялись через какую-то широкую реку. На другом берегу ее, ощетинившись копьями, стояла рать вогулов. Позади за нею выстроились орудия. Они стреляли по приближавшимся лодкам вологжан.
Алексей Иванович проснулся — громко и часто хлопала форточка от напора сильных порывов ветра. Он быстро поднялся, закрыл ее и попытался вновь досмотреть сон. Как ни старался, ничего не получалось. Наоборот — голова стала совсем чистая, хоть садись и картины пиши.
Поворочавшись с боку на бок, Травин поднялся с кровати и прошел к окну. Небо уже очистилось от туч, и только редкие их паутинки остались на горизонте. В просветах между домами виднелся едва заметный огненный всполох. Он все возрастал, ширился, становился ярче. Занималось утро.
«Сегодня опять поеду в Академию подавать прошение на присвоение звания академика и в очередной раз, сославшись на некоторые условности, мне откажут, — подумал Алексей Иванович, глядя на обтрепанные ураганом верхушки деревьев. — И я, как и прежде, безропотно приму их решение и буду продолжать мечтать о кладе с золотом».
Травин отвернулся от окна и собрался пойти к постели, но его взгляд задержался на уродливых силуэтах кроватей и диванов, выступающих из темноты. В голову сразу пришла неожиданная мысль — он вдруг сравнил свою комнату с военным лагерем, где перед боем расположились дружинники. Вот они спят, а воевода Травин расхаживает рядом и думает о предстоящем бое.
«Предки ходили с дружинами на врагов России, завоевывали земли. Если почитать хорошенько старинные книги, то можно найти много рассказов о подвигах Травиных. Обо мне вряд ли кто напишет. Я ведь даже постоять за себя не могу, отпор не дам ни обманщикам в судах, ни профессорам Академии, — с усмешкой думал Алексей Иванович. — Клад ищу. А сам так и не понял до сих пор, что главный клад — это данное мне свыше дарование. Данное для того, чтобы я создавал прекрасные, цельные образы, будоражащие воображение современников и потомков».
Подав очередное прошение о присвоении ему звания академика, Травин побежал по лестнице вниз, споткнулся и едва не упав, задержался за перила.
«Годы не те, а все признаться не хочу», — сердито подумал он, степенным шагом направляясь к дубовым филенчатым дверям с полуциркульными фрамугами и резьбою.
Оказавший на набережной, он стал было отыскивать возницу, но тут внимание привлек седой мужчина, неспешно приближающийся к зданию Академии художеств. Несмотря на возраст, мужчина вышагивал молодцевато, словно пританцовывая. В его фигуре, в манере держаться как бы любуясь собой, было что-то близкое. Алексей Иванович остановился в ожидании пешехода.
Незнакомец замедлил шаг. Последние метров десять он едва переставлял ноги, хотя шел, как и прежде, прямо. Поддавшись какой-то неведомой силе, Травин сделал шаг навстречу, второй, третий…
— Иван! — пошевелил он губами неуверенно.