— Значит, с Татьяной.
— С ней.
— Да с такой женщиной, как твоя Татьяна, можно до конца жизни идти. Ох, и не зря же мы тогда с Ободовским тебя сосватали! Кстати, как Платон поживает? — Хруцкий, спросив, сильно сжал руку.
— Учил детей царской семьи. Теперь весь в драматургии. Видимся редко, по праздникам, — сухо ответил Травин.
— Я смотрю, вы в ссоре, — протянул Иван Фомич. — Зря это. Жизнь и так коротка, надо радости друг другу приносить… — он встряхнулся. — Ничего. Дело поправимое. Меня к Платону проводишь, поговорю с ним.
— Он не виноват, — нахмурился Травин.
— Так, так, интересно… — взглянул на него Хруцкий.
— Интересного мало. После того как весной этого года умерла Елизавета, у меня будто все внутри оборвалось. Он заметил это и сказал, что я и так всю жизнь свою жену за домохозяйку держал, а тут и вовсе замечать перестал. Дескать, негоже так поступать. — И тут Алексея Ивановича прорвало. Он стал пересказывать подробности ссоры с Платоном, эмоционально утверждая после каждого произнесенного, якобы, Ободовским обвинения, свою правоту. Он бы еще долго говорил, но увидев сердитое лицо друга, неожиданно сник.
— Я и сам понимаю, — сказал он, переждав мучительную паузу, когда, как ему казалось, на него должен был обрушиться гневный поток обвинений от Хруцкого. — Но с самого начала повелось: она сама по себе, я сам по себе.
— Елизавета давно умерла? — спросил неожиданно Иван Фомич.
— 17 марта, — ответил Александр Иванович, недоуменно посматривая на друга.
— Ты плачешь по ней? — продолжал тем же тоном Хруцкий.
— Нет, — осторожно сказал Травин, все еще ожидая подвоха.
— Ну и ладно, — словно решив что-то для себя важное, махнул рукой Иван Фомич.
Алексей Иванович хотел спросить, что бы это значило. Ведь по сути Хруцкий не высказал ни сожаления по поводу смерти Елизаветы, ни пожеланий, дескать, теперь у тебя в семье все наладится. Но, едва раскрыл рот, заметил улыбку на лице друга — понял, как глупо будет его спрашивать о том, что обоим им понятно.
— Из Москвы к нам в Санкт-Петербург перевелся артист Леонид Леонидов. На него у меня вся надежда, — продолжал вводить в обстановку культурной жизни столицы своих друзей Платон Григорьевич Ободовский. — Перевод не был для Леонидова счастьем. При полном развитии своего таланта и сценического опыта он пока не нашел себя на петербургской сцене достойного репертуара.
— Леонидов? Не ученик ли Василия Каратыгина? — не выдержал Травин.
— Того самого, Василия Андреевича, с которым мне посчастливилось работать многое годы и благодаря которому мои произведения стали доступны публике, — сказал Платон Григорьевич и, не обращая внимания на попытку друга задать дополнительный вопрос, продолжил повествование: — В новом произведении Нестора Кукольника «Ермил Костров» первенствует Василий Самойлов. Со смертью Каратыгина и Брянского заглох репертуар Шекспира. Дают только «Гамлета», которого играет Алексей Максимов. Он же занят в спектаклях по произведениям Ивана Чернышева «Не в деньгах счастье» и Алексея Потехина «Чужое добро впрок нейдет».
— Выходит, все надежды у тебя на артиста Леонидова? — улучив паузу, все-таки задал свой вопрос Травин.
— А более не на кого, — поджал нижнюю губу Ободовский. — Был хороший артист Александр Мартынов. Он сыграл еще роль Тихона в пьесе Островского «Гроза», но в прошлом году умер. Тяжело болеет Максимов. Артисты столицы группируются вокруг Василия Самойлова и Павла Васильева.