— Алексей! — послышался громкий окрик.
Оставшееся расстояние пожилые люди неуклюже пробежали бегом. Тиская за плечи, хлопая по груди, они долго не моги произнести ни одного слова.
Хруцкий перед отъездом из Санкт-Петербурга носил бакенбарды, плавно переходящие в аккуратную бородку. Вьющиеся волосы он расчесывал на пробор. Открытый большой лоб, чуть навыкате голубые глаза и плотно сжатые губы завершали портрет типичного русского интеллигента. От былой красоты и импозантности оставались глаза, в которых Травин прочел ответ: «Ты, мой дорогой друг, тоже выглядишь не лучше».
«Как же он постарел», — думал Травин, продолжая рассматривать Хруцкого.
Но чтобы они ни думали о переменах в лицах, фигурах, никто не осмеливался сказать об этом вслух. Разговаривая о прожитых годах, они избегали даже намеков на преображения, которым их подвергло время.
— Я раньше собирался уйти, — улыбался Алексей Иванович. — Случись — и не встретились бы.
— Зря обо мне плохо думаешь, — пригрозил пальцем Иван Фомич. — Я ведь за тем и шел в Академию наук, чтобы твой адрес спросить.
— Переехал года три назад на другую квартиру, — вздохнув, сказал Травин. — Там же, в Коломне, в доме Человеколюбивого общества проживаю. Все лучше, чем у хозяина. Власов у меня последнее время имел привычку приходить в квартиру, когда ему вздумается.
— Я думал, ты собственный дом заимел, — гоготнул Хруцкий. — Такие перспективы были, помню.
— Был бы и дом, если бы не должки, — развел руками Травин. — Сколько судов прошло. Редко выигрывал. Все больше меня наказывали. В Академию обращался за помощью. Да что она сделает против миллионщиков?
Вдоль набережной сновали пролетки, одноколки, спешно, но важно проезжали дилижансы и кареты. Казалось, все они торопились выбраться из города, над которым в безоблачном небе, растопырив обжигающие тысячерукие лучи, недвижно стояло солнце.
Травин и Хруцкий несколько раз переходили улицу: то забирались в тень деревьев, то спешили к Неве дыхнуть прохладой. Напротив их по реке в разные стороны разбегались прогулочные пароходы. От общества финляндского пароходства с темно-синей окраской корпуса и желтой кормовой частью, высокой и черной трубой. И частные, без кают, покрашенные в зеленый цвет, корпуса которых довершали покатые крыши.
Они вскоре переместились в один из частных пароходиков. Садились наугад в первое причалившее к пристани судно, лишь бы спрятаться от жары, а попали на пароход, маршрут которого завершался на Екатерининском канале — неподалеку от дома, где проживал Алексей Иванович.
— У тебя, наверное, своя усадьба, — продолжил начатый на берегу разговор Травин.
— С чего взял? — стрельнул на него поблекшими голубыми глазами Хруцкий.
— Так не зря же меня про собственный дом спрашивал, — зажмурился от скользнувшего по лицу солнечного луча Алексей Иванович, вроде, как подмигнул.
— Догадливый малый, — мотнул головой Иван Фомич и помрачнел. — Отец в 1839 году умер. Через пять лет после смерти его приобрел я имение в Захарничах Полоцкого уезда. Точнее, купил землю, а уж потом по собственному проекту дом построил и сад заложил.
— Жена, дети?
— Трое ребятишек. Я тебе их покажу — картину привез в столицу. Называется «Семейный портрет». Там они все и есть.
— Ты уезжал, у меня один сын был — Иван. Теперь четверо детей.