— Нет.
— Да как это можно! — взорвался профессор, но, видимо, вспомнил, что неприлично перед художником порицать действия старших педагогов и понизил тон: — Вы знаете, уважаемый, мы сейчас находимся в переписке со Священным Синодом, с митрополитом Исидором, с тем, чтобы привлечь к работам в Казанском соборе своих реставраторов. Переговоры проходят довольно тяжело. Боюсь, как бы совсем не сорвались. Ваш способ, проверенный на практике, мог бы оказать ценную услугу. Если позволите, я попрошу вас оставить образ под мою личную ответственность. Мы обязательно примем решение.
— Желательно, — твердо сказал Травин. — У меня письмо заготовлено в Совет Академии. И свидетельство имеется от архимандрита Порфирия Успенского, которому я очищал иконы, привезенные им из Синая. Эта икона — одна из очищенных мною из коллекции архимандрита.
— Вы говорили о том Бруни, Тону, Маркову? — профессор всем своим огромным весом навалился на стол, вытянув голову к художнику.
— Нет, — помотал головой Травин.
— А зря, батенька. Ну ничего, — он со вздохом опустился в кресло, — теперь дело пойдет быстро.
Прощаясь, Басин спросил Алексея Ивановича, чем он еще занимается сейчас, помимо чистки икон. Узнав, что тот вот уже два года нигде не работает, посокрушался, а потом пообещал обязательно найти интересное дело на религиозные темы, отметив, что у Травина они особенно хорошо получаются.
Профессор Петр Васильевич Басин оказался прав в своих опасениях насчет длительной задержки с реставрацией образов в Казанском соборе. После долгого молчания, 27 апреля 1862 года в Императорскую Академию художеств поступило письмо митрополита Новгородского и Санкт-Петербургского Исидора:
«Весною и летом по случаю устранения в куполе Казанского собора мелкозных рам и переплетов исправления икон сделать невозможно. При устройстве купола будет много пыли, от которой образа попортятся».
О содержании письма Алексей Иванович узнал от профессора Басина, когда в очередной раз пришел в Академию художеств за иконой Божией Матери. Выслушав объяснения и извинения за задержку с составлением отзывов на очистку образа, Травин, как его научил Порфирий, прихвастнул, мол, теперь икону отправит митрополиту Исидору, а с ней и письмо архимандрита Успенского. Добавил, Порфирий готовит к печати большую статью в журнал «Духовная беседа» об опыте Травина.
Проехав из академии в Александро-Невскую лавру, он застал ученого-священника на привычном месте за столом, заваленном старинными книгами с пером в руке.
— Чем вы так встревожены, Алексей Иванович? — молвил Порфирий, не отрывая взгляда от листа бумаги и продолжая писать. — Ради Бога, только не говорите мне, что кто-то вам переехал дорогу по пути к Лавре или хуже того — вы плохо себя чувствуете. Вижу — здесь что-то гораздо серьезнее и требует немедленного обсуждения. Я готов выслушать вас, — он выпрямился и посмотрел на Травина.
— Профессор Басин сказал, в апреле Академия получила письмо от владыки. Исидор, мол, в связи с ремонтом купола Казанского собора предлагает не торопиться, так как весной и летом в таких условиях работать невозможно. Намекает подождать до осени.
— Отзывы привез от профессоров? — он посмотрел весело голубыми глазами.
— Какие там отзывы, ваше преосвященство! — вздохнул Травин. — Они в растерянности. Исидор не просто перенес срок начала реставрации, но и дал понять, что с ценой сметы как и прежде не согласен, потому и дал до осени время подумать.
— Владыка настойчив, самолюбив. Никому не позволит супротив него идти, — погрозил пальцем архимандрит.
— Так, может, мы ему очищенный наполовину образ Божией Матери и отправим? — спросил тихо Алексей Иванович, подвигая сверток с образом священнику.
— Я думал об этом, — улыбнулся Порфирий, поднимая сверток и укладывая его подле себя на тумбочку. — Вот освобожусь, завершу перевод и сяду за письмо к нему. Признайся, похвастал профессорам, что к владыке обращаться будешь с моей помощью?
«Как все-таки отличался Порфирий от профессоров Академии», — подумал Травин, разглядывая ученого, который опять увлекся переводом, но готов был в любой момент ответить на его вопрос.
Глядя на Успенского, он видел перед собой скалу, горную снежную вершину. Он знал, это было первое впечатление, когда смотришь на Порфирия и восхищаешься его монументальностью. Но вот архимандрит начинает говорить, и его речь, словно весенний ручеек, то плавная в своей текучести, то бурливая, переходящая в тихий рокот, приковывает к себе внимание, манит за собой. И тогда ты, захваченный врасплох ее дивными поворотами и глубокими перепадами, очарованный ими, начинаешь понимать, кажущиеся еще вначале разговора непонятные тебе мудреные слова, предложения, мысли.