— Вот и сбылась ваша мечта, папаша, — сказал Иван после того, как объявил об исключении. — Теперь уж точно в художники пойду учиться.
Алексей Иванович не увидел в глазах сына задора, хотя тот и пытался бравировать, мол, что бы ни делалось — все к лучшему. Травин попытался узнать, когда сын намерен пойти в Академию художеств, но так и не получил конкретного ответа. Иван вдруг заговорил о том, что, возможно, после сдачи экзаменов его восстановят в университете.
«В художники он пойдет, — насмешливо думал Алексей Иванович, закрывая глаза от слепившего снега. — А сам все в университете трется. Ох, не накликал бы новых напастей! — едва затихла эта тревога, как выступила новая. — Про Катерину молчит. Неужто отстала? Хотя поверить трудно. Портрет ее так и стоит в мастерской, да и сам Иван при упоминании о ней глаза отводит — видать, что-то скрывает».
Повозка миновала здание университета. Впереди показался купол Академии художеств. Он скользнул по нему взглядом и отвернулся к Неве. На расчищенных от снега площадках возле правого и левого берегов кружилась на коньках молодежь. Посередине Невы, ближе к ее устью, зрелище еще заразительнее — на северных оленях мчались самоеды-возницы, одетые в оленьи шкуры кверху мехом.
Его внимание привлекло черное пятно, передвигающееся с левого берега реки. Сосредоточившись, Алексей Иванович распознал человека, бегущего на коньках и толкающего перед собой примитивно сколоченные двухместные дрожки с пассажирами. Он вспомнил — это был своеобразный рикша. Рикши обычно работали от хозяина, часто от арендатора лодочных перевозов, переключившихся на зиму на новое доходное дело.
«Он знает, за что толкает сани, а я уже какой месяц ни одного отзыва не могу получить на мое изобретение, хотя на словах все одобряют», — усмехнулся Травин, выбираясь из дилижанса и прижимая к телу завернутый в рогожу образ Божией Матери.
Алексей Иванович ранее встречался с ректором по исторической части Федором Антоновичем Бруни, показывал образ ректору по архитектурной части Константину Андреевичу Тону, был у профессора религиозной и исторической живописи Алексея Тарасовича Маркова. Сегодня назначена встреча с профессором религиозной, исторической и портретной живописи Петром Васильевичем Басиным.
С Басиным он связывал надежду — после написания профессором рекомендательного письма напишут их и другие. Петр Васильевич обладал авторитетом в кругу преподавателей. С Травиным его роднила тяга к романтической стилистике произведений. Оба стремились передавать состояние света в определенное время суток и время года, освещение и цветовые ощущения.
Они не виделись больше года. Когда Травин зашел в кабинет профессора и увидел Басина, поднимающегося ему навстречу, ему вдруг показалось, тот вырос за год и пополнел. Петр Васильевич обладал высоким ростом, широкими плечами, но в отличие от других людей такой комплекции был подвижен.
Быстро поднявшись с кресла, он легкой походкой подошел к Травину, взял за руку и проводил до стола. Алексей Иванович достал сверток, но профессор отстранил его и сам стал снимать рогожу. Положив перед собой образ, Петр Васильевич долго смотрел, приближаясь к иконе, отстраняясь от нее.
Наконец он поднял взгляд на Травина, в больших глубоких глазах профессора играла улыбка:
— Чисто сделано.
— Способ очистки ни у кого не заимствовал, изобрел сам, — сказал Алексей Иванович с достоинством.
— Похвально, похвально, — кивнул профессор, вновь обращаясь к иконе.
Травину вдруг подумалось, как Басин, такой большой, размещался на лесах под сводом Исаакиевского собора. Алексей Иванович сменил там К арла Павловича Брюллова, взявшегося выполнить плафон общей площадью в 800 квадратных метров, простудившегося и вскоре умершего. Почему-то именно Басину, из всех художников, занятых на завершении росписи купола, был выделен самый большой объем работ.
— Носили образ другим профессорам? — прервал его размышления Басин, хмуря высокий лоб.
— Федору Алексеевичу Бруни показывал, Алексею Тарасовичу Маркову и К онстантину Андреевичу Тону тоже показывал, — вздохнув, ответил он.
— И что они?
— Похвалили.
— Написали отзывы?