С этими словами Котыч нахлобучил свой берет и канул в недрах «Неспешной помощи», где был разом доктором, санитаром и водителем.
Оставшись один, Виктор Аркадьевич занялся самым нелюбимым делом: перемыл всю посуду, которая хоть и казалась чистой, но наверняка запылилась, а может, и мыши по ней бегали. Затем надраил полы, а там мог бы, подобно будущим пациентам, и в депрессию впасть, если бы не явилась тетя Клава и не позвала в лес за черникой.
Вернувшись с полной берестянкой ягоды, Виктор Аркадьевич увидал первого посетителя. Молодой парень, лет двадцати с гаком, обряженный в маскировочный комбинезон, в каких изображают в кино десантников. Как и полагается, гость был вооружен. Ружье причудливой конструкции лежало у него поперек колен. Может быть, это было и не ружье, просто Виктор Аркадьевич не знал, как его назвать. На задворках памяти шевельнулось словосочетание «подствольный гранатомет», но здесь оно явно не годилось, хотя, возможно, подствольник на орудии был. Небрежная поза и то, как держалось оружие, показывало, что все это привычно и давно набрыдло хуже горькой редьки.
— Что же ты тут сидишь, как невеста на смотринах? — попенял Виктор Аркадьевич. — Заходи в дом, устраивайся.
— Без хозяина не годится.
— Я хозяин и есть. Сейчас борщ разогрею, обедать будем. Только второго у меня нет, одни ягоды.
— Будет вам… У меня сухпаек есть. Комроты выдал, хотя мне уже не положено. И карабин зачем-то оставил, хотя он через час растворится, как не было. Домой иду, туда с карабином нельзя.
— В бессрочный отпуск?
— Вроде того. Я бы уже давно дома был, но комроты мне не приказал, а попросил зайти сюда и помочь по хозяйству. Тут, сказал, старик живет, так ему трудно одному. Вот я и явился.
Солдат говорил легко, свободно, но было в его речи глубинное безразличие. Попросили помочь дедушке — помогу. Но по поводу себя самого все уже решено. Торопиться некуда.
— А что? — согласился Виктор Аркадьевич. — Помощь и в самом деле нужна.
Захватив колун, он отвел гостя к баньке, где возвышалась куча толстенных чурбаков: осиновых, березовых и ольховых. Их привезли недавно лесорубы и вывалили здесь за какую-то мизерную плату. Обычно эту древесину оставляли гнить на вырубках, превращая бывший лес в непроходимую свалку. А тут некондиционный лес отвезли на продажу, и всем стало хорошо: по вырубкам появился незагаженный малинник, которому через несколько лет предстояло превратиться в молодой лесок, у лесорубов объявилась существенная прибавка к зарплате, у деревни — дешевые дрова. Эти дрова и предстояло колоть.
Парень здоровый, не чета Виктору Аркадьевичу, легко управлялся с колуном. Сухие удары перемежались с треском раскалываемых поленьев.
— Передохни малость, — произнес Виктор Аркадьевич, выйдя из дома минут через двадцать. — Борщ сейчас закипит.
Десантник опустил колун, присел на широкий чурбан. Прямо перед ним тянулся некошеный луг, за ним лес, уходящий в синеющую даль.
— Хорошо у тебя здесь…
— Не у меня, а у нас, — поправил Виктор Аркадьевич. — Здесь не личная фазенда, а третья линия обороны. Недостроена, правда, но это дело наживное. Собьют вас там, на первой линии, лепуны здесь появятся.
— Вот оно как… А я гадал, чего комроты так твоим хозяйством озабочен.
— А ты не озабочен? Всю эту красоту лепунам отдать?
— На кой она им? Лепуны по городам паразитируют, да еще не до каждого достанут. А по этим местам ходом пройдут, будут помалу гадить.