— Петер!..
Но он уже ушёл.
Тогда она позволила себе сесть. И позволила себе поплакать — немного, совсем чуть-чуть.
22
К стыду своему, Райнар Эртфилдский, Райнар Насмешник, Райнар Осквернитель храма, — заснул. И ведь устроился он на капитанском мостике как раз для того, чтобы бдеть, следить, надзирать и контролировать. Велел, чтоб втащили туда кресло из Китобоевой каюты, устроился, закинув ноги на планширь и прислонив рядом подзорную трубу, раскрыл зачитанный до дыр томик сочинений Юлиана фон Леттенхофа...
И заснул. Как дитя.
Снилась ему чепуха: храм Пельпероны, проклятие умирающей настоятельницы, у которой отчего-то оказалось лицо Райнаровой матери... и кто-то вдруг заплакал вдалеке, да жалобно, мать его, будто самую душу взял да сдавил в горсти. Райнар не мог вздохнуть, он задыхался, он вдруг обнаружил, что падает за борт, в самую пучину, — и оттуда, из бездны вод, глядел на него внимательный круглый глаз размером с ритуальный барабан кешеранов; «Бом!» — сказал барабан, и снова — «Бом!» — и это, конечно, был не барабан, а невидимое сердце отстукивало последние удары, и глаз стал ближе, заглянул так глубоко, как и сам Райнар не осмеливался заглядывать, глаз моргнул («Бум!») и навсегда закрылся.
И тогда Райнар проснулся с приглушённым криком, в полумраке, давясь мокротой, понимая, что всё пошло наперекосяк.
Давно, мать его, пошло.
Он сплюнул вбок, провёл платком по губам. Продержаться ещё неделю? Райнар не был уверен, что у него есть столько времени. Теперь — не был.
Плач не стихал, это рыдала скрипочка Рыжего — там, у костра, на берегу. «Милый мой повенчался с русалкой, милый мой не вернётся домой!..»
Райнар огляделся. На палубе дремали оставшиеся ни корабле матросы. На баке, словно вторая статуя, пара к Брендану, застыл Мо с гарпуном в руке. Райнар усмехнулся: с этим кешераном они знакомы полжизни. Великий маг, изгнанный из своего племени, скитавшийся по всему побережью и в конце концов примкнувший к команде Ахавеля. Это было ещё в те времена, когда они считались честными каперами, людьми, которых уважали все, от мала до велика. Считались защитниками, мать её, отчизны.
Когда всё переменилось и Ахавель познакомился с судьёй Ренни, многие из команды ушли к другим капитанам. Кто-то не хотел быть вне закона, кому-то показались привлекательней другие предложения. Райнар остался, и Мо остался вместе с ним. Узнав об истинных целях «рыцарей», кешеран словно воспрял духом. Это как-то было связано с его верованиями, но Райнар плохо в них разбирался, а сам Мо пояснить не мог. Соотечественники, обнаружив, насколько мощным магом он является, ещё в молодости вырвали ему язык.
Райнар поднялся из кресла и поглядел на берег в подзорную трубу. Там должны были наполнить пресной водой привезённые с «Брендана» бочки. Шлюпка ушла с ними часа два назад, но, похоже, возвращаться никто не спешил. В лагере смеялись, трещал костёр, Рыжий продолжал терзать душу. «Милый мой подружился с тритоном, милый мой не вернётся домой!..»
В прежние годы такого бы не было. Ахавель держал команду на коротком поводке, и его слушались беспрекословно. А нынче он набрал новичков, и вот — извольте, какой-то Йорген осмеливается разевать пасть. И теперь Райнар вынужден сидеть на «Брендане» и приглядывать, как бы тайные сторонники этого недоноска не решили увести судно без капитана и «рыцарей». Да ещё год назад вообразить подобное никому бы и в голову не пришло!
Он сложил трубу и обнаружил, что Мо направляется к нему быстрым шагом.
— Что-то не так?
Кешеран пожал плечами. Затем на языке жестов объянснил: вроде бы всё в порядке, но у него дурные предчувствия.
У Мо частенько бывали дурные предчувствия. И почти всегда в конечном счёте они оправдывались.
Райнар кивнул: