Угрожать — это он неправильно придумал. Угрожать Лёшке нельзя. От этого Лёшка совсем беситься начинает. Чтобы, наверное, никто не подумал, что он может струсить. Дурак, что с него возьмёшь?
— Да пошел ты! — заорал Лёшка. — Да ты... Да я...
Обычно хитрый татарин Галимов в Лёшкины скандалы не вмешивался. В них, кроме Лёшки, вообще никто по своей воле не лез. Вот и Галимов обычно стоял себе в стороне и потихоньку ждал, когда шум закончится. Но на этот раз Галимов правильно понял намёк и верно оценил фразу «если скажешь». И не стал дожидаться близкого знакомства с болотом, тем более что автомат и карабин смотрели на Лёшку не отрываясь.
На вооружённых поляков Лёшка броситься не успел - получил удар по ногам, грохнулся на пол, сверху на него навалился Галимов, потом подключились Мехтиев и Багдасарян. Лёшку прижали к полу и завернули руки за спину. Потом посмотрели на меня. Мое мнение как сержанта значило в этой ситуации много. Им потом с Лёшкой в казарме объясняться, если мы вообще в казарму попадём. Но если в экзекуции принимал участие я, то всё могло обойтись для них не так болезненно.
Я не торопясь наклонился к орущему от возмущения Лёшке, вытащил ремень у него из брюк, связал руки.
— И ты с ними, сержант! — проорал Громов. — С этими чурками на своих?!
Лёшка не был националистом, упаси бог. Но не назвать татарина, азербайджанца и армянина чурками в такую минуту он, естественно, не мог. Хоть как-то уязвить. Если, кстати, принять во внимание, что он, если уж совсем честно, не русский, а мордва, то этот его крик про чурок вообще был бессмысленным.
— Мы его в угол положим, — сказал я Стефану. Стефан посмотрел на ручные часы и покачал головой.
— Нельзя. Вас ещё можно оставить, а связанный советский солдат мне всю картину испортит... Отведите его за мной. Ничего с ним не случится... Успокоится...
Отвести Лёшку не получилось, он брыкался, пытался достать хоть кого-нибудь ногой, даже плевался в поляков и один раз попал. Пришлось связать ему ещё и ноги, потом поднять и отнести в подвал.
Стефан пошёл вперёд, показывая дорогу.
Всё-таки я был прав, когда решил, что мы попали в замок. Когда Стефан поднял деревянную крышку люка, окованную железом, под ним оказались каменные истёртые ступени. И стены были каменные. Такое у меня возникло ощущение, что деревянный дом поставили на чужой фундамент. На останки древней крепости.
Пока мы тащили притихшего Лёшку, я успел рассмотреть кольца для факелов на стене и, глянув под лестницу, обнаружил, что она по спирали спускается ещё глубже —виток за витком. Но далеко вниз мы не пошли, Стефан двинулся по первому же коридору.
— Сюда, — сказал Стефан и с лязгом отодвинул засов на двери в конце коридора, открыл дверь и сказал, заглянув вовнутрь: — Это мы, не стреляй.
И я подумал, что у поляков тут всё очень серьёзно.
Как-то даже слишком серьёзно. Подвал был не очень большой, но и не крохотный. Метров десять в длину и почти столько же — в ширину. Перед самой дверью стоял массивный деревянный стол, за ним, на табурете, сидел пожилой дядька в тулупе. На лице у дядьки были печальные вислые усы, а на столе перед ним — автомат «ППШ» и керосиновая лампа. Свет с трудом дотягивался до дальнего конца комнаты.
— Мы тебе ещё одного пленного привели, — сказал Стефан по-польски. — Но его не к ЭТИМ. Его мы на лавку посадим. Только ты смотри, он дерётся. Ты уж его не убивай...
И добавил, чуть понизив голос: «Если получится...»
И я сделал вид, что ничего не услышал. А что я мог еще сказать? Начать возмущаться и оказаться рядом с Лёшкой? Нет, спасибо.
Мы с ребятами усадили Лёшку на лавку, стоявшую вдоль стены, и собрались выходить.