Все это старик сказал по-русски, специально для меня.
И Стефан ответил по-русски, что я — парень молодой, любопытный.
А я им сказал, что парень я молодой, но не дурак. И хочу знать — кто они такие и что нас ждёт.
И я хотел бы знать, что нас ждёт, сказал Стефан, а старик кивнул, подтверждая, что и он хотел бы знать. Хоть криком ори, хоть плачь — никто ничего не собирается объяснять. Возник у меня в тот момент соблазн схватить со стола гранату, рвануть с неё кольцо и сказать, что если они немедленно нас не отпустят, то я... Соблазн возник и пропал. Во-первых, я никогда в жизни гранату в руках не держал. Во-вторых, я не хотел умирать, я хотел домой.
Мне оставалось сто тридцать пять дней до приказа об увольнения. Нужно было только дотерпеть. Сто тридцать пять — и всё. А завтра — сто тридцать четыре. Потом — сто тридцать три... И я понимал, что даже если я гранату со стола схвачу и сорву кольцо, то разжать руку не смогу. Такие дела.
Я вышел из комнаты и даже дверь за собой не захлопнул — мягко прикрыл. Чего тут психовать? Тут ждать нужно и жить. Как там сформулировал старик основные принципы москаля? Пожрать-попить-поспать?
Что-то в этом было правильное. Оставалось только эти принципы воплотить в жизнь.
Я пошёл на кухню.
Парни уже ели. Сидели вокруг большого стола и домолачивали ложками из глиняных тарелок что-то вроде рагу. Пахло вкусно. В печке горел живой огонь.
Девушка в джинсах и свитере молча поставила на стол тарелку для меня, парень — мой ровесник или чуть старше — отрезал от круглого хлеба толстый кусок и протянул мне. Тоже молча.
Я взял хлеб, сказал «спасибо» и сел к столу.
— Я спрашивал, что это за бурда, а они не говорят, — сказал Лёшка. — Понятно, что из капусты и с ветчиной, а что именно... Но вкусно.
— Бигус, наверное, — предположил я. — Только не тот, что у нас в столовой, а настоящий.
— Да? Я наших поваров давно собирался в котёл головой сунуть. — Лёшка остатками хлеба почистил миску. — Теперь точно — вернусь, накажу. Уроды.
— А мы когда дальше пойдём? — спросил Мехтиев. Ему девушка уже подала чашку, он отхлебнул и блаженно зажмурился. — Может, тут останемся?
— И попросим политического убежища, — подхватил Лёшка и засмеялся. — Слышь, сержант, тебе говорил писарь из штаба, что тобой в особом отделе интересовались? Не рассказываешь ли политические анекдоты? Не клевещешь ли на социалистическую эту... действительность?
Мне писарь про это рассказывал. И про то, что его вызывали в особый отдел, и про то, что подробно расспрашивали обо мне. Только мне было наплевать. Анекдотов политических я кому попало не рассказывал, на социалистаческую действительность мне было наплевать. Да и всем было наплевать.
Десятого числа умер Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев. Мы были в карауле, когда раздался звонок и офицер из комендатуры сообщил про смерть и приказал, чтобы мы усилили бдительность. Начальник караула, который как раз спал в этот момент, высунул голову из-под шинели и сказал недовольным тоном: «Звонят тут из-за всякой ерунды, спать мешают». Такая вот эпитафия.
Такая социалистическая действительность. А наш особист меня просто невзлюбил с тех пор, как я ещё рядовым отказался писать доносы. Всё просто и от меня не зависит. Накопает — попытается сделать мне гадость. Не накопает...
Сто тридцать пять дней, напомнил я себе. И всё. И домой.