— Так переселите их по одному, по два... Вам же всё равно придётся рассказать людям о новых соседях... да они и сами не будут скрываться. Это сейчас мы их убиваем, как только они оказываются возле наших домов, а там они скрываться не станут. Так вы их расселяйте по одному на деревню, по двое... Мужа с женой, в крайнем случае с детьми... — старик при каждом слове ударял кулаком по столу. — Если они хотят выжить, то...
— Они не могут так поступить. Они должны сохранить свою культуру. — Хенрик снова добрался до привычной темы и заговорил уверенно. — Они хотят остаться народом, сохранить тысячелетнюю культуру. И кто, как не поляки, могут их понять? Мы, столько лет прожившие под чужеземным гнётом, но сохранившие свое польское сердце... разве нам не понятны такие чувства у другого разумного существа?
Старик захохотал.
Это выглядело жутковато — старика согнуло вдвое, тело дёргалось, как в припадке.
— Что такого смешного я сказал? — осведомился Хенрик.
— Пан забыл, в каком месте находится... — сквозь приступы хохота выдавил из себя старик.
— В замке?
— Нет, в Силезии. В Силезии. Вы помните операцию «Висла»? Как отсюда выселяли немцев? Просто выгоняли из домов или оставляли на несколько лет отрабатывать преступления... Помните? А помните, что сюда переселяли с восточной границы украинцев? Тех, что решили жить в Польше, а не в Советском Союзе. И нас никто не спрашивал: хотим мы сохранить свою культуру и национальные чувства? Нас сюда привезли и поселили по одному, по два человека в польских деревнях. Знаете, как на меня смотрели соседи? Как на бандита. Я ведь помогал украинским националистам. И я таки помогал им, продуктами, вещами... Даже вместе с ними воевал против большевиков и против ваших... Но когда встал вопрос — жить или подохнуть, я выбрал, ясное дело, жить... Я стал поляком. И дети мои стали поляками, они даже не знают украинского. Я их не учил, потому что... потому что они живут в Польше, значит — поляки. Мой младший живет в Гданьске и одним из первых вышел на улицу. Мои внуки учатся в Варшаве, в университете, и они носят в петлицах эти радиодетали, как они там называются... сопротивления. Называют русских оккупантами и ненавидят коммунистов... И я ни слова не возразил. Они имеют право. Только когда внук приехал сюда оружие просить, я его выпорол. Потому что нельзя баловаться огнём в родном доме. Нельзя, мать его так! Русские здесь? Стрелять в них? Так ведь они уйдут, рано или поздно. Они мозолят нам глаза, они вроде бы поддерживают наших коммунистов... Но ведь нас-то они из дома не выгоняют, в наши дела не лезут... Поэтому я внука выпорол, а он не обиделся — понял... Мы знаем, что это наша земля. Знаем. И они знают, всё знают. И мне наплевать, что раньше тут жили немцы, мне наплевать, что мы их отсюда вышвырнули, как хлам. Это моя земля, и никто не смеет мне указывать, как на ней жить! Когда ко мне явились молодчики из города с толстыми кошельками, осмотрели моё поле и спросили, сколько я заработал бы на урожае, что я им сказал? Я спросил, зачем им это? Они ответили — что заплатят мне столько, сколько я планировал заработать, но только пусть пшеница сгниёт на корню. Они даже сверху хотели добавить, чтобы я не убирал свой хлеб на своей земле... Чтобы в магазинах не было хлеба, это поможет Польше обрести свободу. Я их выгнал. Я их вышвырнул прочь со своей земли... А теперь вы хотите, чтобы я ушёл отсюда? Там, в соседней комнате умирает мой сын, Болеслав. И будет умирать ещё много дней, если я не решусь взять грех на душу и своей рукой...
Старик замолчал, пытаясь совладать с собой.
И все в зале молчали. Хенрик бесшумно сел в кресло. Стефан убрал пистолет со стола в кобуру, опустил голову.
— И таких здесь — сотни. Таких, как я. Поляков. Жителей этой земли. И мы не уйдём отсюда. Мы будем драться с ними и с вами, если вы попытаетесь... и с русскими тоже будем драться, даже если из-за этого полыхнёт всё вокруг... Лучше я сгорю в своём доме, чем отдам его кому бы то ни было, тем более... — старик медленно сел. — Мы воюем с ними уже десятки лет. Мы защищаем вас, мы защищаем всех людей, живущих в этой стране... весь мир защищаем...
— Не много ли на себя берёте? — глядя на свои руки, спросил Войцех. — Такая непосильная ноша... А вы не боитесь, что русские перестанут охранять Ворота, пропустят Лесных сюда, и это будут не маленькие отряды, а все они, все их воины. И не только ваш сын — сотни чьих-то сыновей погибнут в этой войне... Этого вы не боитесь?
— А давай попробуем, — просто сказал старик. — Может, когда русские перестанут охранять Ворота, мы войдём в них? И это нас будут тысячи и десятки тысяч? И мы выжжем наконец гнёзда, из которых выползают монстры, не будем отлавливать их здесь по одному, а уничтожим источник этих тварей? И найдём наконец тех, кто поднимает призраков, узнаем, что там на самом деле, за Воротами?
— Вас туда не пустят. Ни русские не пустят, ни наши не пустят. Там...
— Мы знаем, — сказал Стефан. — Там — край невиданных возможностей. Там — сокровища и волшебство. И кто бы ни был у власти, он вначале попытается прибрать всё это к своим рукам. Завтра в Варшаве сменится власть — и что, люди станут другими? Там, в креслах, вдруг откуда ни возьмись появятся святые бессребреники и самаритяне? Там будут такие, как вы, успевшие подсуетиться и договориться. Вы уже наверняка начинаете договариваться. Завтра-послезавтра начнёте выпускать тех, кого посадили после Радома... Нужно только подождать — и старики в ЦК вымрут, а молодые захотят перемен, ведь при переменах так удобно обустраивать свои делишки... Но только мы не хотим быть фишками на столе. Мы знаем, что нас ожидает, если мы позволим... если мы согласимся отсюда уехать...
— Но вы поймите!..
— Мы ничего не хотим понимать, — отрезал старик. Мы уже приняли решение. И это решение ничто уже не изменит.
— Зачем вы тогда позвали нас? Ну, начинали бы свою партизанскую войнуI — выкрикнул Хенрик. — Или всё таки у вас не хватает смелости, и вы решили договориться с нами? Выставить свои условия в переговорах, стать третьей стороной? И вы полагаете, что у вас это получится?
— Нет, конечно, не получится, — сказал пан Анджей. — Ты всё ещё не понял? Они вызвали нас, чтобы сообщить о своём решении. А то, что они знали пароль и то, о чём вы договаривались, тебе ничего не поясняет? Ты не понял, что они...
Раздался оглушительный свист, даже я вздрогнул. Я сосредоточился на том, чтобы понимать их разговор. Никто больше не говорил по-русски, кричали, выплёвывая слова быстро-быстро, но я всё равно понимал их. Меня словно волокло по камням, зацепило и волокло. Я слушал слушал-слушал, я понимал, что они говорят, но не всегда — о чем. Тогда — не понимал.