Войной с сельджуками Танкред понятным образом почти совсем пренебрег из-за дел с греками и провансальцами. И, таким образом, последняя надежда норманнов оттеснить наконец господство ислама в глубь Азии лежала на пленном Боэмунде. До сих пор эмир Сиваса противостоял настояниям императора Алексея, который просьбами и обещаниями старался добиться выдачи в Константинополь своего великого противника, и эмир объявил норманнам, что выпустит из тюрьмы их князя за 100.000 золотых. Танкред, правда, не чувствовал никакой склонности чем-нибудь содействовать освобождению своего дяди, возвращение которого означало для него потерю господства, зато армянский князь Гог Василий, сильнейший из мелких владетелей Тавра, охотно прислал, наконец, эту сумму Ибн-Данишменду, и вслед за тем летом 1103 года Боэмунд вернулся на свободу и в Антиохию.
В жизнь и деятельность северно-сирийских христиан тотчас же вошла более свежая струя. Боэмунд снова принял власть и, правда, не ссорясь из-за этого с Танкредом, заключил странную дружбу между норманнами и армянами прочнее, чем это было до сих пор, и уже в 1103 году начал успешную войну против Ридвана Галебского, нисколько не заботясь о греках или провансальцах. В то же время эдесситы во всех направлениях перешли к решительному нападению. Во главе их стоял теперь, кроме Бальдуина II, Иосцелин из Куртене, владелец Телль-Башира, который пришел в Сирию с пилигримами 1101 года и получил от Бальдуина в ленное владение эдесские замки и земли на западе от Евфрата. Это был дико воинственный рыцарь, и имя франков из Телль-Башира, где он по большей части жил, сделалось грозным от Тавра до Евфрата, между тем как Бальдуин безжалостно грабил области, лежащие на востоке и на юге от Эдессы. В начале 1104 года из всего этого развился план напасть общими силами на важный город Гарран.
Если бы христианам удалось завоевать этот город, то этим они бы выиграли чрезвычайно много. Потому что Гарран, у которого некогда Красс был убит парфянами, господствовал над лучшими пунктами соединения между северной Сирией и восточной Месопотамией. Ридван Галебский и все сирийские сельджуки были бы почти совсем отрезаны от своих единоверцев внутри Азии, если бы только крестоносцы здесь укрепились, и в таком разъединении сельджуки не могли бы долго сопротивляться своим христианским противникам. Поэтому Боэмунд и Танкред торопились к этому военному походу не менее как с 10.000 войска. Бальдуин, Иосцелин и армяне пришли с большою силой. С радостной уверенностью в победе они двинулись в Гаррану.
Неприятель был в плохом положении. Гарран один не мог долго держаться, а значительнейшие эмиры Месопотамии, Сокман из Гисн-Кейфы и Джекирмиш из Мосула, сами были во вражде между собой и хотя в последнюю минуту помирились и пришли поспешно на выручку, но только с 10.000 всадников. Христиане двинулись им навстречу от Гаррана еще дальше на юг, до реки Балик. Здесь при натиске франкских рыцарей сельджуки бросились в далекое бегство и обернулись только тогда, когда сочли противников уставшими от преследования. Эдесситы с злобной заносчивостью опередили товарищей, чтобы одним выдержать бой с ненавистным врагом и были захвачены совсем врасплох внезапным нападением турок. В одну минуту они были разбиты, графы Бальдуин и Иосцелин взяты в плен, а остальные в смятении и ужасе бросились назад на главную армию. Боэмунд и Танкред нарочно держались в отдалении, чтобы в нужную минуту иметь возможность решить дело, теперь они снова начали битву и удержали поле сражения до вечера. Но твердость войска была глубоко потрясена; уходило множество беглецов, и князья решили отступление под защитой ночи. Но только что они двинулись, как неприятельские всадники, вдвое более опасные в преследовании, напали на христиан со всех сторон. К тому же, гарнизон Гаррана сделал вылазку и загородил все дороги, которые вели на родину, к Эдессе. Отступление превратилось вскоре в дикое бегство, и норманнские князья достигли Эдессы лишь с незначительным числом людей. Христиане потеряли 12.000, а по другому, впрочем, маловероятному известию, даже 40.000 человек. Такое сражение едва ли когда-нибудь дано было войсками маленького Иерусалимского королевства во все время его существования.
Сражение при Гарране было во всех отношениях решительным. Если бы норманны вернулись из Месопотамии победителями и, следовательно, владетелями внутренней страны, то, конечно, ни мелкие северно-сирийские эмиры, ни греки или провансальцы не могли бы больше оказать им долгого сопротивления, и для Боэмунда вероятно было бы еще возможно основание большого, со всех сторон самостоятельного государства, твердо покоящегося на собственной силе. Но теперь угрожающим образом поднялись кругом враги и соперники. Полчища из Мосула и Гисн-Кейфы осадили Эдессу, Ридван Галебский покорил часть Антиохийской земли, греки снова заняли главные города Киликии, Тарс, Адану и Мопсвестию, захватили вход в Лаодикейскую гавань и осадили город, в нем держалась только цитадель. Надежды графа Раймунда поднялись наконец выше, чем когда-либо, после того как он только что, и опять при помощи генуэзцев, взял Малый Гибеллум (Гибелет).
Правда, здесь еще раз в самом ярком свете выказались военные способности Боэмунда и Танкреда. Они удержали Эдессу, охранили цитадель Лаодикеи, одним словом, остановили натиск неприятеля и твердо держали главные части как своего княжества, так и графства Эдессы и Телль-Башира. Но это было самое большое, чего они могли допустить. Более широкие предприятия, победоносное наступление, основание могущественного государства, все это было уже невозможно с теми силами, которые были спасены из поражения. Но все-таки еще имелось средство, которое, может быть, опять бы сгладило все потери, а именно: скорое, сильное подкрепление с родины, новый крестовый поход, но веденный совсем в норманнском духе.
Боэмунд понял это и тотчас же начал действовать сообразно этому. Он сказал своему племяннику, что он вернется на Запад и будет искать помощи, потому что с собственными силами невозможно больше давать отпор всем окружающим врагам. Напрасно Танкред с страстными уверениями вызвался взять на себя исполнение этого плана, чтобы норманны не были покинуты в беде своим главным вождем. Боэмунд оставался тверд великое дело требовало высшего представителя, на менее важного никто не обратил бы внимания. Он передал племяннику управление северной Сирией, набрал сколько только мог денег и восточных драгоценностей и еще в 1104 году уплыл с небольшим флотом на запад[31]. Греки не решились помешать путешествию своего страшного противника.
Князь счастливо прибыл в Италию и повсюду возвестил о своем плане нового похода. Слава о его подвигах, о его богатстве, его заманчивые обещания предшествовали ему и приготовили ему повсюду восторженные встречи. Рыцари и народ стекались к нему и вступали к нему на службу, папа Пасхалис II открыто и торжественно одобрял его план. Затем он отправился во Францию и связал свое дело с интересами законных престолов запада, женившись на Констанции, дочери короля Филиппа, а другую принцессу взял, как невесту для Танкреда. Он позаботился там и о своем войске. При всяком удобном случае, при всяком сборище, в церквах и дворцах, он сам являлся вербовщиком, провозглашал свой вдохновенный призыв к войне, изображал славу битвы, честь побед, великолепные добычи, и с гордой радостью наделял теснившихся вокруг него рыцарей задатком своей службы, знаком креста.
Когда он вернулся в Италию, он поселился в Апулии и ожидал стекавшиеся со всех сторон войска. Осенью 1107 года, готовый к выступлению, он оказался во главе по крайней мере 34.000 человек: рыцарей и пеших воинов, и во главе сильного флота.
Но эта мощная армада должна была послужить вовсе не для того, чтобы подать непосредственную помощь Антиохийскому княжеству. Потому что Боэмунд хотя и покинул Сирию с разумным намерением набирать храбрую армию только для войны на Оронте и Евфрате, но вскоре затем этот, столь рассудительно действовавший до сих пор, человек обратился к другому, дико рискованному плану. Было ли это раздражение против греков, которое питали в нем битвы последнего времени, или был это чарующий образ императорской короны в Константинополе, о которой он мог мечтать еще с юных лет, или его ослепляли радостные, возвещавшие победу, клики, которые сопровождали каждый его шаг на запад — мы не знаем его побуждений, мы знаем только, что хотя он и вызывал рыцарство Италии и Франции к крестовому походу, но первой целью этого похода была победа над схизматическими греками[32]. Если бы он в 1107 году привел свое сильное войско в Антиохию, то едва ли можно было бы сомневаться, что он достиг бы цели своих прежних стремлений, т. е. поставил бы свое сирийское норманнское государство настоящим краеугольным камнем христианского господства на прочной основе. Напротив того, война с греками, при спокойной оценке сил, едва ли давала какую-нибудь надежду на хороший успех.
Потому что сила сопротивления Византийского государства значительно выросла с тех восьмидесятых годов одиннадцатого столетия, когда Роберт Гюискард и молодой Боэмунд безуспешно с ним воевали. Император Алексей располагал весьма значительными военными силами и сухопутными, и морскими, которые он мог, кроме того, вполне спокойно собирать, обучать и вооружать во время вербовок Боэмунда в Италии и Франции. Он и сам имел теперь полный опыт в норманнской войне, которого у него не было раньше в войне с Робертом Гюискардом, а потому он мог с спокойным духом ожидать грозившего нападения. В октябре 1107 Боэмунд со всем своим войском сел в Бриндизии на 230 военных и транспортных кораблей. Вначале ему благоприятствовало счастье, так что он мог без помехи окончить морское путешествие, пристать на неприятельском берегу у Аулоны и оттуда двинуться на север по направлению к Диррахию. Но затем счастье изменило. Большой приморский город Диррахий, из которого Боэмунд хотел сделать свой первый прочный опорный пункт в чужой стране, был превосходно укреплен, обильно снабжен запасами и оборонялся храбрыми людьми. В то время как норманны начали затруднительную осаду его, большие массы византийских войск двинулись из Македонии в Албанию и окружили неприятелей сначала широким, а потом все более и более тесным кольцом, ни разу не вступая в открытое сражение против их дикой воинственности. Весной 1108 Боэмунд сам уничтожил свой флот, чтобы добыть из него дерево для осадных машин. Гремело стенобитное орудие, высокая башня поднималась над укреплениями города, стены его были разрушены. Но осажденные оборонялись с таким же или даже большим искусством при помощи греческого огня. К тому же византийский флот теперь господствовал на море и закрывал подвоз с родины, так что в норманнском лагере мало-помалу распространялась большая нужда. Кроме того, императору, посредством коварной клеветы, удалось посеять недоверие между Боэмундом и некоторыми важнейшими сотоварищами. Уже все франкское войско было преисполнено недовольством и жалобами, некоторые предводители переходили на сторону врага. Несмотря на то, Боэмунд держался, пока еще мог сохранить какой-нибудь луч надежды; наконец, однако, и он должен был признать, что он был совершенно разбит и что ему осталось только покориться воле победителя. В сентябре 1108 он отправился в Деаволис (Деболь), в главную квартиру императора, и заключил крайне унизительный мир, отказавшись от всяких притязаний на Киликию, Лаодикею и провансальские владения, Антиохию и ее область он получил как пожизненный лен, но после его смерти и это должно было достаться греческому государству, и если бы, наконец, Танкред не подчинился этим условиям, то Боэмунд сам должен был принудить его к этому оружием.
По заключении мира норманнское войско мало-помалу разошлось: часть его вернулась на родину, часть отправилась дальше в Сирию, а часть перешла в византийскую службу. Боэмунд еще осенью 1108 года отправился в Апулию, но еще столь непреклонным, что он намеревался там вооружаться для новых предприятий. Но теперь ему уже ни в чем не везло и, не совершив больше ни одного достопримечательного дела, он умер на месте своего рождения в марте 1111 года.
С ним вместе сошел со сцены человек, который в особенности наложил свой отпечаток на век первого крестового похода. Потому что он рано и метко понял, что не в Малой Азии и не в Палестине, а именно в северной Сирии было самое подходящее место для основания могущественной франкской колонии, большого норманнского государства, подобного тем, какие были основаны его отцом в Апулии и его родичами в Англии. Он долгие годы открыто преследовал свою цель с умом, хитростью и силой, умеренный в счастье и не теряясь даже в тяжелой битве. Только в самом конце охватила его старая, неутомимая норманнская любовь к приключениям и соблазнила его к безумной войне с Алексеем. Растеряв в ней те силы, которые были необходимы для окончательного утверждения Антиохии, он сам лишил себя лучших плодов прежних усилий и не выполнил главной цели своей жизни.
Когда Алексей услышал о смерти своего великого противника, он хотел, по условию деаболийского мира, присоединить Антиохию. У него было тем более повода к этому, что Танкред, бывший с 1104 года регентом княжества вместо Боэмунда, воспользовался тяжелым положением греков в 1107 и 1108 годах, чтобы снова подчинить своему господству сначала Киликию, а потом Лаодикею, лучшие защитники которых были в то время отозваны в Албанию. Император предъявил теперь свои требования, отправив посольство в Антиохию, но ему было грубо отказано. После того он послал второе посольство с большими деньгами в Сирию, чтобы побудить, если возможно, провансальцев к общей войне против норманнов. Посланные были очень тепло приняты провансальцами, но все-таки не могли согласиться с иерусалимцами, и весь успех их усилий состоял, в конце концов, только в том, что они оставили провансальцам часть доверенных им денег за принесение ленной присяги.
Между тем император Алексей старался теперь двинуться вперед и по другим путям. В начале своего правления (в мае 1082 года) он дал венецианцам полную свободу торговли как в столице, так и в провинциях своей империи. С тех пор у венецианцев был собственный квартал в Константинополе и они с каждым днем обогащались своими оживленными сношениями со всеми значительными торговыми пунктами византийского мира, но в благодарность за то поддерживали императора как в его тяжелой войне с Робертом Гюискардом, так и в борьбе с Боэмундом под стенами Диррахия. Алексей однако недолго довольствовался этим, а попробовал войти в более тесную связь также и с другими итальянскими морскими государствами и в особенности с Пизой. Потому что пизанцы уже в 1099 году под предводительством своего архиепископа Дагоберта показали свою наклонность к норманнам, и еще в 1108 году пизанская эскадра поддерживала князя Танкреда при обратном завоевании Лаодикеи, так что грекам казалось особенно важным привлечь это государство на свою сторону. Поэтому император предложил пизанцам, кроме богатых подарков, выгодный торговый договор, и когда переговоры о нем оставались, сначала безуспешны и осенью 1111 года пизанские корабли в. союзе с генуэзскими и другими итальянскими судами даже брали еще контрибуции с византийских прибрежных местностей, то все-таки вслед за этим (в октябре 1111 года) был заключен договор в том смысле, что с этих пор пизанцы так же, как и византийцы, должны были получить собственный квартал в Константинополе и могли торговать во веем государстве, лишь с тем ограничением, что должны были платить пошлину со всех товаров в четыре процента их стоимости. Венецианцы, которые до тех пор почти монополизировали византийскую торговлю, естественно, смотрели враждебно на этих соперников, которые так внезапно появились на Босфоре. Но греки должны были быть очень довольны именно потому, что в двойных сношениях с Венецией и Пизой они свободнее относились к ним и потому что им удалось перетянуть на свою сторону тех, кто в прежнее время были лучшими друзьями норманнов.
При таком положении вещей Алексей завязал живые сношения даже с папой Пасхалисом II. В 1112 году приходили и отправлялись посольства из Константинополя и из Рима, и императорские подарки были приятны папскому двору. Прежде всего рассуждали о соединении восточной и западной церквей, но, без сомнения, Алексей лелеял более далекие цели, потому что борьба за инвеституру все еще продолжалась в Италии и Германии, император Генрих V был под проклятием и потому время казалось благоприятным для того, чтобы думать о восстановлении византийского господства в Италии, о расширении восточно-римской империи на запад.
Но в конце концов события очень жестко напомнили Алексею, что все эти переговоры с латинцами вовсе еще не касались задачи, о которой он всегда должен был помнить. Он самым глупым образом запустил с 1098 года войну с сельджуками и этим дал им время поправиться от их тяжелых поражений. Правда, Килидж-Арслан Иконийский, пока он жил (до 1107 года), не отваживался снова поднять оружие против Византийской империи, но зато он упражнял свои постепенно возвращавшиеся силы в небольших войнах с армянами, крестоносцами и предводителями туркменских шаек, а его сын Маликша скоро почувствовал себя достаточно сильным, чтобы выступить против Алексея. В 1110 году сельджуки в первый раз снова переступили византийскую границу; в следующие года они распространили свои набеги через Фригию и Вифинию почти до Геллеспонта. Алексей лишь с большим трудом сопротивлялся им и долгое время ограничивался защитою укрепленных мест: поэтому вся выгода, которую он получал от крестового похода, подлежала теперь сомнению. Наконец — в 1117 году — он достиг лучших успехов, сильно отбил неприятелей, которые несколько раз подходили к Никее, перешел к наступлению и завоевал вторично западную Малую Азию до Филомелиума. Маликша напрасно старался отнять у него добычу, и наконец просил о мире.
Вскоре после того — 15 августа 1118 — император Алексей умер.
Танкред и Рожер Дель Принчипато, князья Антиохийские
Танкред, как князь антиохийский, с 1104 года необыкновенно выдвинулся в одном отношении. Он употребил оставшиеся у него деньги и людей для единственной цели — непрерывной и самой отчаянной борьбы и при этом достиг столь значительных успехов, что расширил и округлил свои владения множеством мелких завоеваний во все стороны. На берегу, кроме Лаодикеи, он захватил Баниас и Большой Гибеллум, на верхнем Оронте Апамею, на востоке маленькие города и крепостцы до ворот Галеба, на северо-востоке и на севере местности почти до Евфрата, и наконец на западе прекрасную Киликию. Правда, все это удалось ему большей частью только потому, что прежнее расстройство сельджукского мира все еще продолжалось, так как отдельные эмиры, во взаимной вражде и зависти, беспрестанно воевали друг с другом, а потому и не поднялись ни разу на более сильное нападение против христиан. При этих обстоятельствах Танкред, вероятно, мог бы достигнуть большего и завоевать не только много маленьких городов, но и главные пункты неприятельской силы, и в особенности важный Галеб. Но его мысли теперь, как и прежде, направлены были совсем не на осторожные, обдуманные действия, а только на яростные нападения, на захват добычи, на унижение ненавистного врага, словом — на удовлетворение его собственных страстей. В этом отношении хуже всего было то, что его необузданное властолюбие многократно вело к ссорам и войне с другими христианскими князьями и этим приносило непоправимый вред общему делу.
ebooksa