В то время, как в 1097–1099 годах большое крестоносное войско проходило по Малой Азии и Сирии, на родине вспоминали о нем с самым теплым участием. Каждый вечер звонили колокола, чтобы призвать к молитве о крестоносцах, и Урбан II старался подкрепить борцов за Иисуса Христа присылкою новых отрядов. Хотя 29 июля 1099 года папа умер, прежде чем весть о падении Иерусалима дошла до Европы, но его преемник, Пасхалис II, высказал такое же рвение к делу Святой Земли и в самом широком кругу людей нашел отзывчивые сердца для принятия креста. Потому что мало-помалу стали узнавать, что эта самоотверженная война велась не напрасно, что, напротив. Господь услышал своих людей и даровал им достижение ближайшей цели. Отдельные пилигримы и шпильманы переносили радостную весть из замка в замок и от города до города. С восторженным ликованием принимались их рассказы об ужасных битвах и блестящей победе, об освобождении Святых мест и всех чудесах Востока. Затем приходили прославленные герои крестового похода, возвращаясь на родину. Их встречали с высокими почестями и они пробуждали еще более пламенное одушевление к делу, за которое они сами воевали и страдали[26].
Наконец стали известны и письма некоторых князей, которые достигли господства в Сирии, и в этих письмах, хотя с гордостью указывали на приобретенные успехи и открывали блестящие надежды на будущее, но в то же время настойчиво просили единоверцев Запада о быстрой и сильной помощи. Тогда снова стали собираться отряды войск к общему походу на Восток и вскоре пошли вооружения, которые по объему едва уступали вооружениям 1096 года.
Сюда относятся прежде всего флоты Пизы, Венеции и Генуи, которые, как мы уже видели, отплыли в Сирию в 1099 и 1100 г. Но в этом последующем году вооружились, кроме того, жители Ломбардии, большая часть Германии, Франции и Испании. Папе стоило больших усилий объяснить испанцам, что им не следует сражаться с сельджуками в Азии, потому что они скорее должны были бы обратить свои силы на магометан в своей собственной стране. Другим народам он, напротив, предоставил вооружения, даже особенно ободрял их к священной войне и при этом грозил отлучением тем, которые уже давно приняли на себя крестовый обет, но еще не начали его исполнения, и тем, которые трусливо бежали на родину до окончания похода, как граф Стефан Блуаский и веревочные беглецы во время осады Антиохии.
Итальянцы, которые на этот раз приняли крест, собрались главным образом вокруг архиепископа Ансельма Миланского. Их было, говорят, 50.000 человек, в том числе немало знатных людей, два графа Бландратских, граф Пармский, епископ Павийский и другие. В южной Франции такое же или даже еще более многочисленное войско собрал Вильгельм из Пуату, герцог Аквитанский, девятый герцог этого имени. С герцогом Стефаном Бургундским соединились епископы Лионский, Суассонский и Парижский со многими благородными господами из средних провинций Франции. Вокруг графа Вильгельма Неверского собралось 15.000 человек, и как Гуго Вермандуа, так и Стефан Блуаский старались новыми вооружениями загладить позор их побега из первого крестового похода и умилостивить разгневанного папу. В Германии поход в Святую землю обещали герцог Вельф IV Баварский, благочестивая маркграфиня Ида Австрийская, графы Фридрих Богемский, Генрих Регенсбургский и Эккегард Шейренский, храбрый маршал императора Генриха IV, по имени Конрад, потом архиепископ Тимо из Зальцбурга, епископы Ульрих Пассауский и Гебгард Констанцский, и много низших клириков, рыцарей и оруженосцев.
Но в этих пилигримах, а именно в ломбардцах и французах, жил совсем иной дух, чем у их предшественников 1096 года. Они полагали, что самое трудное, что могло требоваться от крестоносцев, было достигнуто с освобождением Иерусалима и что таким образом и для них было уже доказано превосходство христианского оружия над магометанским. Они шли исполнить свой обет, быть может, с тем же воодушевлением, но не с такой же осторожностью, дисциплиной и глубоким внутренним настроением, как Готфрид, Раймунд и их сотоварищи. Полные победоносного высокомерия, они мечтали о баснословных успехах: любя веселую жизнь, они снаряжались точно на роскошный пир; почтенные женщины, как и распутные девки, в громадном числе примкнули к воинам, и настоящей характерной фигурой всей этой массы надо назвать не кого иного, как герцога Вильгельма Аквитанского, богатого, рыцарского и талантливого человека, который славился как первый трубадур за веселые песни и известен был также многими любовными похождениями.
Итак, это пестрое войско надеялось приобрести великую славу. В действительности оно шло на большие опасности, которые до сих пор не были достаточно оценены. Потому что уже на пути через Византийскую область этим пилигримам представлялось несчастное искушение к дикому враждебному действию, потому что они сами — что достаточно понятно по всему предшествовавшему, были полны крайнего раздражения против императора Алексея: хитрый властитель Константинополя представлялся им вторым Иудой; они называли его
Осенью 1100 покинули родину сначала ломбардцы, и через Фриаул, Каринтию, Штирию и южную Венгрию дошли до долины Моравы, где они перезимовали. Император Алексей уже здесь, в самой далекой части своего государства, явился к ним на помощь, позаботившись о том, чтобы они могли получить съестные припасы по дешевым ценам; но, несмотря на это, многие пилигримы в своей злобе и заносчивости позволили себе ужасные насилия над имуществом жителей и над ними самими. С началом весны войско стало продолжать свой путь по старой дороге крестоносцев на юго-восток, в марте 1101 достигло Константинополя, и ему было назначено занять квартиры в предместье Пере, где уже останавливался герцог Готтфрид. Но через некоторое время это войско оказалось таким необузданным, что Алексей обеспокоился. Поэтому он потребовал, чтобы ломбардцы удалились от столицы, т. е. переправились в Азию. Упрямые пилигримы отказались, взялись за оружие и уже штурмовали расположенный у ворот Константинополя укрепленный монастырь Космидион, когда наконец архиепископу Ансельму и остальным предводителям удалось образумить войска, переправить их через пролив и успокоить справедливый гнев императора.
Несколько позднее ломбардцев и отчасти только весною 1101 двинулись французы и немцы. Большими и малыми отрядами они шли по большей части дорогой через Венгрию в Белград, а оттуда вероятно дальше на Софию, Филиппополь и Адрианополь. Настроение, в котором они вступали в Византийскую империю, было по-видимому такое же, как у ломбардцев. Разнузданность и ненависть к грекам повели к беспутному насилию над жителями. Император ревностно старался поддержать с ними мир, но был вынужден для защиты своих окружить дикие толпы своими войсками. Там и сям доходило до битвы, а при Адрианополе аквитанцы дали печенежскому наемному войску императора формальное сражение, при котором окрестности этого города сгорели. Все эти предварительные события, конечно, вперед повредили возможному успеху крестового похода. Необузданность этих военных масс возрастала вместе с этими насилиями, и способность этих сотен тысяч преодолеть серьезное сопротивление в той же мере ослабевала.
Мало-помалу с ломбардцами соединились на азиатском берегу маршал Конрад с 2.000 немецких рыцарей, герцог Стефан Бургундский с сильным войском, граф Стефан Блуаский и некоторые другие господа, так что еще до прибытия остальных немцев и аквитанцев, здесь — по преданию, конечно, мало достоверному — собралось не менее 260.000 крестоносцев. Эта громадная масса не могла долго оставаться в бездействии. Она требовала, чтобы, не дожидаясь прибытия еще недостававших товарищей, ее сейчас же вели дальше на битву и победу, и она окончательно опьянела, затевая и обсуждая самые отважные планы. У ломбардцев возникла именно мысль, что во славу Спасителя надо предпринять что-нибудь необычайное и грандиозное, а именно после того, как первые крестоносцы завоевали Антиохию и Иерусалим, теперь надо было разбить оковы Боэмунда в Сивасе, затем покорить Багдад и таким образом уничтожить самый халифат. Эта мысль, раз высказанная, подействовала как сильный соблазн на головы князей и рыцарей. Отдельные попытки оспорить это скоро были побеждены и был единодушно решен поход на Сивас и Багдад.
Нет надобности объяснять, что это было пагубное решение. Багдад был для крестоносцев очень далеко, и войско как бы само произнесло себе приговор, когда в слепой самоуверенности оно еще до начала битвы мечтало об неслыханных победах.
Иначе можно было бы судить о плане похода этих пилигримов только тогда, если бы он ограничился одним покорением Сиваса и освобождением Боэмунда. Этого места можно было достигнуть довольно умеренным походом: дорога туда шла через те области Малой Азии, которые менее всего пострадали от военных тревог последнего времени и поэтому легче других могли доставить пропитание большому войску; а битвы с отрядами Ибн Данишменда Сивасского нельзя было избежать ни в каком случае, потому что эмир, по-видимому, приготовился выступить против христиан, по какому бы пути они ни направлялись[27].
Таким образом, эти пилигримы, может быть, достигли бы большего успеха, если бы только принялись за дело с большим спокойствием и рассудительностью[28].
Правда, этому мнению, по-видимому, противоречит то, что император Алексей не одобрял всего предприятия крестоносцев и побуждал их, хотя и бесплодно, пойти по следам Боэмунда, Готфрида и Раймунда через Малую Азию в Сирию. Граф Раймунд Тулузский, который в то время старался провести в Константинополе свои планы против антиохийских норманнов, высказался также в этом направлении. Но у этих обоих людей, конечно, было на уме не только удержать пилигримов от безрассудного похода на Багдад, но и от борьбы против Сиваса, результатом которой могло быть освобождение общего врага, Боэмунда. Когда их уговоры оказались бесплодными, они предоставили крестоносцев их воле: граф Раймунд даже примкнул к ним в походе на восток, а император дал им одного высшего офицера и небольшой отряд, которые должны были служить проводниками и вместе должны были охранять интересы своего государя в тех городах и странах, которые могли быть освобождены от неприятеля. В личных отношениях с князьями крестоносного войска Алексей и на этот раз показал себя очень предупредительным; требовал ли он от них ленной присяги, неизвестно, но, судя по его отношению к их предшественникам и преемникам, весьма вероятно.
В начале июня пилигримы начали поход, и от берега, где до сих пор был их лагерь, они без нападений или затруднений шли около двух недель почти прямо на восток до Анкиры. Они взяли этот важный город и предоставили его императору Алексею. Затем они обратились на северо-восток, достигли Гангры, но не решились напасть на этот город, потому что он показался им слишком укрепленным, прошли еще некоторое пространство по намеченному направлению вдоль левого берега Галиса, перешли реку около Османджика и пошли опять дальше на восток к Марзовану. В продолжение всего этого похода через Малую Азию простые пилигримы, по-видимому, произвели много злодеяний, как некогда в долине Моравы и при Константинополе, между тем как князья и рыцари, сколько можно видеть, слишком мало заботились о том, чтобы войско шло в порядке и замкнуто. Напротив того, сельджуки взялись за защиту своей страны очень ловко и ревностно, заранее опустошая те страны, по которым должны были проходить христиане, и с далеких окраин собираясь на решительную битву так единодушно, как этого еще никогда не бывало после 1097 г. С Ибн-Данишмендом и Килидж-Арсланом соединились главным образом эмиры Ридван Галебский и Караджа Гарранский в Месопотамии. Около второй половины июля значительные силы, приведенные этими властителями, бросились навстречу крестоносцам немного восточнее Галиса. Началась горячая битва. Христиане, хотя были истощены голодом, держались сначала храбро и счастливо отразили нападение. На следующий день маршал Конрад со своими немецкими рыцарями прошел еще несколько дальше, завоевал один крепкий пункт с большим запасом продовольствия, но на возвратном пути к сотоварищам потерпел тяжелые потери. На следующий затем день сельджуки решили сделать второе нападение и еще несколько часов напрасно добивались победы. Но мало-помалу пилигримы утомились, и их ослабили не только недостаток пищи и жар битвы, но, может быть, столько же страх, что рушатся их победоносные надежды, и ужас перед энергией неприятеля, которым раньше они так безрассудно пренебрегали. Как всегда бывает в таких случаях, так было и теперь. Те же люди, которые еще недавно рассчитывали взять Багдад, теперь трусливо думали только о спасении своей жизни. Отряд за отрядом уклонялся от битвы; распространилась всеобщая паника, каждый сбрасывал с себя то, что мешало бегству, одежду и деньги, запасы и реликвии, князья и рыцари торопливо бежали оттуда к берегу, чтобы найти защиту в каких-либо стенах, где тогда еще господствовал император Алексей, за ними не поспевали пешие войска, монахи и женщины, которые все скоро были перебиты или взяты в плен нахлынувшими победителями.
Поражение было ужасно и решительно для всего войска. Только слабые остатки его достигли берега, по большей части у Синопа, и только немногие из этих спасшихся счастливо добрались до Константинополя, а именно Стефан Бургундский и Стефан Блуаский, Раймунд Тулузский, маршал Конрад и архиепископ Ансельм Миланский. Последний умер однако вскоре после этой катастрофы, 31 октября 1101 г. в Константинополе. Его сотоварищи остались там до следующей весны, дружелюбно принятые императором, но раздражение, господствовавшее между латинским и греческим миром, нашло себе новую пищу и в гибели этого великого войска, виной которого были только сами крестоносцы, потому что виновниками ее стали считать, то греческих проводников, то друга императора, графа Раймунда.
Немного спустя после того, как ломбардцы и их товарищи начали свой несчастный поход к Сивасу, в начале июня прибыли в Константинополь также Вильгельм Неверский, Гуго Вермандуа, Вельф Баварский, Ида Австрийская, Тимо Зальцбургский и Вильгельм Аквитанский: составилось второе значительное войско — около ста тысяч человек[29]. Император встретил князей дружескими словами и богатыми подарками, но потребовал и принял и от них ленную присягу, которую дали ему крестоносцы уже в 1097 году. Но среди других пилигримов ненависть к Алексею» разрасталось все сильнее. «Надменный император, — говорили они, — с презрением хвастается, что когда франки и сельджуки воюют между собой, то для него это не больше, как если дерутся собаки». Будто бы знали даже о тайных переговорах с целью предать крестоносцев неверным или погубить их как-нибудь иначе. Началась паника, так что тысячи людей боялись ступить на землю Малой Азии, и искали кораблей, чтобы достигнуть Святой земли морем. Но многие из них и здесь боялись козней, торопливо покидали суда и, гонимые страхом, возвращались на родину. Остальные отправились, наконец, в путь, шли до Анкиры по следам ломбардцев, здесь, по-видимому, узнали о их погибели, и затем, страшно испуганные, круто повернули на юг. В Филателии они достигли дороги крестоносцев 1097 г. и держались ее мимо Иконии до Гераклеи (Эрегли). Но уже во время этого похода войско непрерывно было окружено сельджукскими отрядами, страдало от голода, жажды и сражений и потеряло всякую веру в счастливый конец похода. Когда, при Гераклее, около второй половины августа, загородила дорогу большая неприятельская сила под предводительством тех же эмиров, которые разбили ломбардцев, крестоносное войско уже не решилось вступить в серьезную битву, но рассеялось в диком ужасе. Массы обоза и рыцарей были перебиты или взяты в плен. Архиепископ Тимо и маркграфиня Ида были убиты, романтической сагой, будто бы взятая в плен, она вышла замуж за одного сельджукского эмира и стала матерью Имадеддин Ценки, впоследствии самого опасного врага христиан. Гуго Вермандуа спасся в Киликию, где и умер. Два Вильгельма, Неверский и Аквитанский, и Вельф Баварский с немногими провожатыми и частью в самой жалкой одежде спаслись в Киликию, а оттуда в Антиохию, где их братски принял Танкред и внимательно об них позаботился.
Так закончилось ужасное несчастье. Римское христианство сделало на этот раз такие же громадные усилия для расширения своей области, как и в 1097 г., но желанный и слишком уверенно ожидаемый успех совершенно не удался. Сумасбродное одушевление на борьбу против магометан, которое за четыре года перед тем выказало свою победоносную силу в разрушительных ударах, на этот раз завершилось тем, что теперь самым безнадежным образом оказалась как бы прирожденная ему жалкая слабость. Сотни тысяч людей, которые весною 1101 года стояли при Босфоре, готовые к битве, при разумном предводительстве несомненно были бы достаточно сильны, чтобы хотя после тяжелых, но успешных битв освободить Боэмунда, расширить антиохийское государство норманнов до прочных границ, и бедному населением Иерусалиму доставить еще поддержку хорошими воинами. Теперь не только ничего такого не случилось, но ужасное поражение должно было оказать неблагополучное влияние и на настроение Запада. Чтобы христианство в третий раз поднялось в такой массе для основания или сохранения франкских колоний на далеком Востоке — этого долго нельзя было больше ждать.
Безумиям, которыми погубили себя крестоносцы 1101 года, равнялись в то время разве только события в Сирии. Потому что взгляд исследователя невольно обращается на Антиохию и Эдессу, спрашивая, почему же князья этих областей не двинулись с оружием в руках на помощь своим единоверцам. Правда, Танкред и Бальдуин располагали только небольшими силами сравнительно с войском тех крестоносцев; но если сирийские и месопотамские эмиры могли доходить для борьбы с ними до севера Малой Азии, то почему же по крайней мере Танкред. не мог принять каких-нибудь мер, чтобы облегчить своим единоверцам достижение их целей[30]. Но Танкред, как в своей силе, так и в своей слабости, был именно только крестоносный рыцарь, бурно-храбрый, страстно занятый всегда тем, что в данную минуту было ему всего ближе, но неспособный создать более широкий план и успешно его выполнить.
Князь Боэмунд и император Алексей с 1102 года
Вильгельм Неверский, Вильгельм Аквитанский и Вельф Баварский, как было упомянуто, спаслись от своего малоазиатского поражения в Антиохию. Туда же прибыли в начале 1102 года из Константинополя Стефан Блуа, Стефан Бургундский, маршал Конрад, многие епископы и граф Раймунд Тулузский, старый противник норманнов. Танкред велел схватить последнего, но по просьбе остальных пилигримов вскоре освободил его, взявши с него клятву, что он не захватит в свою власть ни одной местности между Антиохией и Акконом. Но напрасно старался он этим помешать окончательному утверждению провансальцев на сирийском берегу. Потому что, когда вслед за тем все эти герцоги, графы и епископы направились из Антиохии дальше на юг и завоевали по дороге, с помощью только что прибывшего маленького генуэзского флота Тортозу, то Раймунд, преступив клятву, завладел этим городом. Танкред не мог изгнать его оттуда, потому что, как мы знаем, в то время он прежде всего желал завоевать греческую Лаодикею и осада этого города так заняла его силы, что Раймунд, напротив, мог решиться хотя бы и на бесплодную попытку освобождения этого города. Война из-за Лаодикеи длилась восемнадцать месяцев, до 1103 года. Наконец, норманны вошли в завоеванный город, но о быстрой победе над провансальцами нечего было и думать. Потому что тем временем Раймунд отчасти сделал успехи по берегу к югу от Тортозы, отчасти счастливо сражался внутри Сирии против эмиров Гимса и Дамаска и особенно начал серьезно теснить большой и богатый Триполис, давнишнюю цель своего честолюбия. К этому присоединилось еще то, что император Алексей ревностно вооружался к новой войне против норманнов и потому поддержал по мере сил и предприятия провансальцев. Когда Раймунд хотел заложить укрепление на одном из соседних с Триполисом холмов, названном впоследствии горою пилигримов, император тотчас приказал помогать графу материалом и рабочими.
ebooksa