Вольер

– Что, приехали? Соскучились по родственничкам? – спросила бы Эльвира, уперев руки в бока.

– Мы поняли, что очень виноваты перед мамой, – сказали бы брат и сестра, оба потрепанные жизнью и одетые в лохмотья.

– А передо мной?! – истерично завизжала бы Эльвира. – А передо мной?! Вы же бросили не только ее, но и меня!

– Мы надеемся, что вы обе нас простите… – промямлили бы беглецы и упали бы на колени в грязном коридоре, где обувь прилипала к полу и пачкалась об него.

– Через столько лет?! Ха! Вы нам не нужны! Убирайтесь отсюда! Предатели!

Дальше она закатила бы фирменную истерику, негодование для которой копилось десятки лет. Ее злобный визг достиг бы небес. Его бы слышали в пролетающих мимо самолетах. Морда треснула бы от воплей. В общем, в голове Эльвиры было вместилище абсурда, но оно ей нравилось. Больше у нее ничего не было.

Эльвира закатила глаза от мстительного удовольствия этой сцены. Сотни раз прокрученная, она не утратила своей сладостной остроты. Приятнее нее была только одна воображаемая сцена, где Эльвира избивает ногами мать. Жаль, что это осталось нереализованным, точнее, реализованным наоборот. Мать несколько раз избивала ее именно так. Один раз она даже сломала палец ноги об Эльвиру во время этой воспитательной процедуры. Пришлось ехать с ней в травмпункт и привычно врать, что конкретно приключилось.

Она соврала, сказав, что Софья могла быть тем трупом работы Фехтовальщика. Она совершенно четко знала, что это была не сестра. Во-первых, никаких следов шрама на виске. Во-вторых, волосы найденной девушки не были седыми. Она соврала, чтобы отпугнуть собственных детей от побега. Семья должна оставаться семьей при любых обстоятельствах. О плохих семьях люди начинают судачить и сплетничать. Это совершенно недопустимо, это еще мама понимала.

Эльвира много о чем врала. К некоторым вещам она привыкла настолько, что не считала их ложью. Она обманывала даже родную мать в течение тридцати лет и продолжала обманывать домашний сброд и сейчас.

Аркадий занимался рутинной бухгалтерской работой. Она требовала внимания, поэтому он был единственным в семье, кто не забивал себе голову ерундовыми домашними убийствами.

А вот Диана развернула интенсивную деятельность, в отличие от прочих родственников. Она написала с купленного тайком телефона сообщение, адресованное Владимиру Микулину. «Давай встретимся в 16.00 возле фонтана». Фонтан был самым популярным местом встреч в городе и лучшим ориентиром. Центральная площадь, украшенная четырьмя фонтанами, среди которых был тот особенный, что имел восемь режимов работы, находилась на пересечении практически всех транспортных маршрутов. В квартале отсюда находилось Управление образования, куда на досуге приезжали поскандалить родители учеников. Невдалеке от него располагалась станция «Скорой помощи», что также было очень удобно для жителей Комаровска.

* * *

Диана давно научилась обходиться практически без разговоров. Причем это не означало изоляцию от общения. Общаться можно разными путями, просто так получилось исторически, что разговор – один из наиболее популярных способов. Диана взглянула на себя в зеркало травмпункта: белый халат, неизменный шарфик, светлые глаза спокойно смотрят на мир. По ним никогда не скажешь, что именно они видели. Все, что пережито, остается в голове. Никому не доказать, не показать, не воспроизвести. Никто не поверит.

Сама Диана всегда жила среди того, о чем нельзя упоминать вообще. Никто не поверит, например, в то, что в детстве ей бабка сверлила зубы дрелью, не желая вести внучку к стоматологу. Тогда Аркадий силой вырвал Диану из цепких рук Зла и убежал с ней к врачу. Стоматолог тогда удивился, какой садист устроил ребенку такой кошмар. Аркадий кое-как отвертелся, свалил все на пьяных родственников и дал денег врачу, чтобы тот молчал. Когда у нее случился аппендицит, ее все равно заставляли есть, ведь распорядок нельзя нарушать. В общем, жизнь Дианы состояла из статистических погрешностей и области малых процентов. В привычную реальность Диана не вписывалась. Ее жизненный опыт не вписывался вообще никуда. По всем законам мироздания такого опыта не существовало. Ее самой не должно было быть на свете, потому что по теории эволюции Эльвира не должна была размножиться. Но она была и не могла с этим свыкнуться всю свою жизнь.

В ранние послевоенные годы никто не верил людям, пережившим концлагеря. Ни у кого в голове не умещалось, что такие дикие вещи могли происходить. Ситуацию прояснило появление кинохроники. У Дианы была примерно та же история, но без видеосъемок. И после смерти Зла ей день ото дня становилось все обиднее. Пережить такой кошмар и остаться среди тех же людей, все таких же безумных… На их фоне выгодно выделялся Владимир.

Диана усмехнулась отражению: надо же, какое у нее окружение. Чтобы из него выделиться, надо быть всего ли психически здоровым человеком. Иоланда с ней согласится. Смех за спиной подтвердил правильность мысли. Пациенты, пришедшие на рентген, успели подружиться и теперь посмеивались над чьей-то историей перелома большого пальца правой руки. Вроде как на армрестлинге ему этот палец сломали, а переломыш от неожиданности в ответ боднул противника в нос. Тот теперь выглядит так, будто национальность поменял.

Это было последнее, на что Диана обратила внимание в травмпункте. Впереди ее ожидала встреча с Владимиром. Она завязала шарфик получше. Где-то глубоко внутри она обожала смотреться в зеркало. Это было единственным доказательством ее существования для нее самой. Более того, без зеркал люди практически не существуют, как она полагала. Без зеркал мы не просто не имеем понятия, как выглядим, какого цвета глаза и какой формы нос, мы можем еще и потерять свою личность.

Микулин сидел в машине возле Центральной площади. Диана залюбовалась джипом. Когда она разбогатеет, купит себе такой. Нет, лучше купить жилье в самом удаленном от Смолиных месте. Где-нибудь в горах за границей. На швейцарское шале можно не замахиваться, а вот на полуподвальную хибару в Андах вполне.

– Привет, – помахал ей Владимир из окошка. Диана улыбнулась и тоже помахала. Затем села в машину.

– Жизнь в норме?