Поколение

— Нельзя так, — запротестовал Терновой и обратился к Сарычеву: — Нас ведь задергали!

Бурову стало невыносимо скучно. С чего начали, тем и кончили! Ничем это производство не прошибешь. Иногда у него просто опускались руки, хотелось бежать от всего подальше. Наверное, прав старик Ситковский, когда пророчил, что он, Буров, в конце концов свернет себе шею или свихнется на этом производстве. «Нужно иметь незаурядный талант и обладать огромной пробивной энергией, чтобы протаранить невежество наших производственников», — говорил он. Такого таланта и энергии у него, Бурова, оказывается, нет. Грустно. Грустно и скучно до слез… Пусть нет таланта, нет энергии, зато есть самолюбие. Буровское упрямство. Не может же он расписаться в своем бессилии! Какой же тогда выход? Выход, конечно, есть. Работали ведь до него, через силу, но работали. Теперь стало намного легче. Появилась ритмичность. График сдачи продукции выдерживается. Так пусть все и дальше катится по наезженной колее. А ему, Бурову, надо заниматься своей «Малюткой». Ее необходимо доводить до ума.

Сарычев точно уловил ситуацию. Что ни говори, умница у него главный инженер. Только не всегда соизмеряет свои умные прожекты с реальной действительностью. Конечно, «Малютка» могла бы многое поправить. Не все, как думает горячий Михеев, но многое. Однако прав и Зернов — объединение не готово к этой машине. Да и ПРБ-2 не перепрыгнешь. Столько средств и сил вбили, что отказаться от нее, пусть даже ради лучшей конструкции, никто не решится… Хотя нет, в этом и есть та смелость, про которую говорит Сарычев. Смелость, когда отвечают другие, — одно, а когда сам — совсем иное, она быстро убывает. Кто возьмет на себя смелость снять план? И вообще возможно ли такое в практике? Теоретически да! И дурак понимает выгоду… А в реальном производстве? Вот мы же знаем, что Америка и Западная Европа захлебываются от автомашин, столицы и крупнейшие города в часы пик парализованы, и лучше идти пешком, чем ехать на машине. К тому же бензин становится дороже, скажем, молока, в Бразилии горючее уже гонят из сахара, и все равно оно дешевле натурального. Но мир неудержимо прет в эту автомобильную петлю, и мы тоже не отстаем, хотя и сознаем трагизм этого сумасшествия…

Михаил Иванович глянул на главного инженера. Тот спорил с Зерновым и призывал к себе в союзники Николая Михеева. «Молодым легче договориться, — отметил Буров и вдруг спросил себя: — А возможны ли вообще прыжки в развитии технического прогресса?» Надо бы отказаться от двигателей внутреннего сгорания, пока не сожгли всю нефть на земле. Еще Менделеев предупредил: сжигать ее — все равно что топить печь ассигнациями. Но нет, сжигаем и остановиться не можем…

Вот и с его «Малюткой» ситуация не простая. С позиции здравого смысла — безумие запускать в серию машину, когда есть лучшая, но они будут это делать. И никуда от этого не уйдешь. Никуда. Производство диктует условия. И здравый смысл, на который так напирают Сарычев и Михеев, бессилен. Заколдованный круг. И он, Буров, не видит выхода. Не видит, потому что постарел и стал бояться риска? Михеев и Сарычев не боятся, он боится? Не боятся, потому что у них не та мера ответственности и они далеко не все знают. Нет, они просто молодые — и весь сказ, как говорит Иван Матвеевич. А может, он боится потому, что не знает производства?

Видно, каждому свое. «Коммт цайт, коммт рат», — как говорят немцы: время — лучший советчик. Ему, Бурову, надо заниматься машинами. А в производстве… В нем лучше разбирается Зернов. Да и Сарычев со своим цепким умом все улавливает… Переваливай на их плечи побольше!

Течение мыслей Бурова вдруг оборвала громко сказанная Сарычевым фраза в его споре с Зерновым. Он уловил только ее конец и попросил Арнольда Семеновича повторить.

— Это не мое наблюдение. Восхищаясь человеческим умом, один ученый шутник заметил: «Мозг — удивительный орган, он начинает работать, как только вы просыпаетесь утром, и не перестает до тех пор, пока вы не являетесь к себе на работу».

— Это Арнольд Семенович кидает камешки в мой огород, — обиженно отозвался Зернов. — Он утверждает, что мы бездумно и безынициативно работаем. А у меня от этого производства голова каждый день трещит. Встаю утром нормальным человеком, а к вечеру психом становлюсь. Ведь, куда ни ткнись, везде изобретать надо, везде химичить, а тут тебе еще под руку талдычат: нельзя без инициативы, без ума! Нет, на нашем производстве без этих субстанций, как вы научно выражаетесь, Арнольд Семенович, не проживешь. Это у буржуев, где всего перепроизводство, может, и не надо изобретать.

— Изобретать и химичить — не знаю, — засмеялся Терновой, — а вот работать надо. Да еще как! Нас, Анатолий Яковлевич, там, наверное, не взяли бы на работу.

— Вот вас, Тимофей Григорьевич, — парировал Зернов, — точно не взяли бы. Должности такой у них нет.

Кабинет взорвался раскатистым смехом. Сарычев даже подскочил в кресле, смеяться он умел заливисто и раскованно.

После такой разрядки Буров уже не решался продолжать разговор о производстве: наступил тот момент в разговоре деловых людей, когда нужно было разрядиться, это были законные минуты отдыха.

— Мы часто говорим о футболе на работе, а дома о работе, — усмехнулся он.

Зернов меж тем сел на своего любимого конька и, чтобы досадить умнику Сарычеву, заговорил об «ученых дураках», которых, по его словам, что-то много развелось в объединении.

— Согласитесь, Арнольд Семенович, что ученый дурак может принести куда больше вреда, чем неученый.

— Допускаю, — ухмыльнулся Сарычев. — Ученый действует с размахом.

— Не только, — подхватил Зернов. — За ним авторитет науки. У него амбиции, претензии. Он позволяет себе высказываться по безбрежному кругу проблем. Знание узкой научной области вселяет в него сатанинскую уверенность, что он может разрешить проблемы и в других областях. Помните, как математики ретиво взялись за проблемы хозяйства? Сколько диссертаций было защищено, сколько книг написано! Применение математических методов в промышленности, сельском хозяйстве, машиностроении, металлургии, на транспорте, в медицине… Боже, куда только не совались они со своей математикой! Ну, и все ли далось этим мужам от самой точной науки?

— Как, к слову сказать, и философам, которые брались за биологию и экономику, — улыбнулся Сарычев. — А почему вы, Анатолий Яковлевич, напали на эту категорию людей?

— Да потому, что шуму от них много, — выпалил Зернов. — А где шум, там и вред.