Поколение

— И я серьезно, — раздражаясь, отозвался Буров. — Он уже жил отдельно. Два года…

— То армия. Там за него все решали, а ему самому надо.

— Самое страшное, что он пьет и не знает краю, — опять вздохнул Буров. — Как же ему одному?

— Я не знаю… Но я поняла… Он должен сам во всем разобраться. Человеку обязательно нужно остаться наедине с самим собою и разобраться без посторонней помощи. Обязательно…

— Человеку, Вита, это необходимо делать постоянно. Вопрос, кто ты, зачем живешь, он должен задавать себе в течение всей жизни… Я ведь отец и вижу, — продолжал Буров, занятый своей мыслью, — Димка пьет, правда, пока еще не спился, но может спиться. И лицо его и руки… Я видел. Такие люди в нормальной компании могут не напиться, здесь нет для них родной стихии. Они это делают в другом месте. Боюсь, Димка ступил на эту страшную дорожку. А как помочь, как уберечь его, не знаю.

— Таких и я видела. У нас в консерватории был мальчик. Уже с последнего курса отчислили. Талантливый, как Венявский. — Вита оборвала себя: — Знаете, Михаил Иванович, что мне сказал Дима вот здесь у подъезда? «Не оставляй своих детей одних в квартире, если у тебя полный бар спиртного». Отозвал и прямо в лицо прошептал: «Заклинаю, не оставляй…»

— Да, Вита. В жизни есть только три несчастья: болезни, смерть и плохие дети…

9

В этот понедельник Буров решил не проводить свой обычный директорский час, а созвал только узкий круг руководителей производства. «Надо наконец разобраться с планом», — приказал он себе, а сам знал, что бессилен что-либо сделать, и особенно теперь, когда в министерстве напрочь отказали уменьшить плановое задание выпуска серийных машин, а только «скорректировали» его — уменьшили план третьего квартала, перенеся выпуск машин на конец года.

Расстроившую Бурова весть привез из Москвы главный инженер, и он, злясь на него, на себя (что передоверил слишком важное дело) и на весь свет (что все так «дико складывается»), распекал умного Сарычева, требуя от него ответов на те вопросы, на какие не мог ответить и сам. Но главного инженера не так-то легко было вывести из себя. Он отвечал спокойно, с вежливым достоинством, как отвечают знающие себе цену ученики не очень умным учителям.

— У нас план стал целью в то время, когда он должен быть только средством. — Низкорослый и щуплый, Сарычев даже приподнялся в кресле и повел своею ладно посаженной головой, будто желая удостовериться, все ли его внимательно слушают. Буров знал этот профессорский жест и мог бы простить его доктору Сарычеву, но не простил, наоборот, поставил в вину, еле сдерживая свое раздражение. А Сарычев невозмутимо продолжал: — План не должен быть целью, цель у нас другая — создать лучшие условия жизни человека, построить самое совершенное в мире общество.

«Да ты еще и демагог, — подмывало Бурова оборвать главного. — Читаешь политграмоту! Не студенты же перед тобой!» Но не оборвал, поймав себя на мысли, что раздражение и неприязнь к Сарычеву — из-за Киры.

Главный инженер, не замечая, а возможно, и игнорируя непонятную взвинченность Бурова, развивал свою мысль:

— План — только средство в достижении этой цели и, как всякое средство, субстанция подвижная.

— Чего же вы, Арнольд Семенович, эту субстанцию не подвинули в Москве? — спросил Зернов и ехидно сморщил свое круглое лицо. — Мы надеялись, вы докажете там…

— Почему не подвинул? План скорректирован, и, как любит говорить Михаил Иванович, — вежливый кивок в сторону Бурова, — семь тысяч рабочих завода получат квартальную премию.

— Но мы же с этим «корректированием» еще туже затягиваем петлю на шее, — сердито прервал Сарычева секретарь парткома Терновой.

«Э-э-э, — подумал Буров. — Это раздражение всегда выдержанного Тернового идет от меня. Так нельзя…» Он знал, как недолюбливают в объединении главного инженера, считал это несправедливым и не мог поощрять эту несправедливость.

— Не волнуйтесь, Тимофей Григорьевич, — повернулся к секретарю парткома Сарычев. — Бог, то бишь главк, милостив. До конца года еще много воды утечет из нашего плана.

— И он станет средством? — заставил себя усмехнуться Буров.