Поколение

В те годы Буров не обращал внимания на свою внешность. Он работал, создавал машины и ничего не замечал вокруг. Степан помнил, как в гостинице тот кричал на него: «Я конструктор, делаю свои насосы и горд этим! Понимаешь, конструктор!» И ведь это было правдой. Что же случилось теперь?

Михаил поднял голову и, чуть приметно улыбаясь, сказал:

— Понимаешь, Степан, жить стало интереснее. И не только потому, что открылись новые, негаданные горизонты и возможности, — во мне проснулись силы, о существовании которых я не подозревал. — И он опять улыбнулся улыбкой человека, знающего истину, которую еще не ведает его собеседник. — Наверное, раньше не верил в себя. Будто во мне произошла да еще и сейчас происходит переоценка моих возможностей. Большое дело рождает в человеке большую энергию.

— Если, конечно, она есть.

— Есть! — подхватил Буров. — В каждом человеке есть. Только нужны благоприятные обстоятельства, чтобы она пробудилась.

— Слушай, Михаил, — вдруг решительно повернулся к другу Пахомов, — а вот если бы не сложились эти обстоятельства благоприятным образом? Если бы наш насосный не стал заводом-институтом, а потом объединением и ты по-прежнему клепал свои насосики-турбины? У тебя бы горели глаза, как горят они сейчас, и ты говорил бы, что тебе стало интереснее жить?

— Как тебе сказать… — неуверенно ответил Буров. — Ну, конечно, я бы и не знал всего, что есть у меня сейчас. Это обидно, но не смертельно. Зато я не выпустил бы из рук живого дела. Клепал, как ты говоришь, свои насосики. А это немало. Правда… — Буров задумался. — Когда я занимался живым делом, мне еще нужно было растить детей, добывать им хлеб насущный. Сейчас они выросли, разлетелись. Семьи нет. Что бы я делал? Одних машин мало для человека, даже если они созданы его руками. Как ты думаешь? — Буров в каком-то замешательстве посмотрел на Пахомова.

— Думаю, что мало, — ответил тот. — Но ты не говоришь мне главного, Миша.

Поняв, о чем спрашивает его Степан, Буров после долгой паузы ответил:

— Но этого главного могло и не быть. Были бы машины и вот это все… — Михаил показал глазами куда-то перед собою. — А то, что случилось со мной, это как дар божий. Подарок судьбы. Я мог всю жизнь прожить и считать себя счастливым человеком. Как же? Работа по душе, семья, дети, друзья. А не знал бы, что на свете живет единственный мне нужный человек. И этот человек тоже не знал бы… И прожили, прокоптили бы мы свои жизни. Забавная штука — жизнь. Очень забавная.

— Я рад за тебя, Миша, — тихо сказал Пахомов. — Рад. Это действительно как дар судьбы. Только не всегда мы понимаем…

Они долго молчали, и каждый думал о своем. Вдруг из залов в вестибюль к водопаду стали выходить люди. Они хлынули из многочисленных дверей, оживленно разговаривая и нетерпеливо посматривая вверх.

Пахомов вопросительно взглянул на Бурова, потом в сторону зала, где был их столик.

— Да нет! — усмехнулся тот. — Не пропадут наша водка и закусь. Народ валит посмотреть на чудо. — И он показал глазами на высокую мачту, воздвигнутую почти в центре вестибюля, на ее шпиле восседал бронзовый петух величиной с хорошего индюка. Пахомов подивился, как это он раньше не заметил царственную птицу, сделанную, несомненно, большими мастерами. Видел мачту, а наверх не посмотрел. Наверное, отвлекли искусственные липы.

А люди все выходили и выходили из залов, становились вокруг мачты, задрав головы и разглядывая бронзового петуха. Вдруг птица ожила: стала подниматься на своих крепких бронзовых ногах, а потом, совсем по-петушиному взъерошив перья, взмахнула крыльями и, раскрыв клюв, прокричала:

— Ку-ка-ре-ку-у!

Некоторые даже зааплодировали. Внутри петуха что-то заскрипело, раздался металлический шелест складывающихся крыльев, шорох бронзовых пластин-перьев, и птица замерла.

— Интересная штукенция. Не правда ли? — спросил Буров.

— Да, интересная, — отозвался Степан. — Ну что, пора возвращаться в зал?

— И, правда, пошли. Может, Прокопенко уже нас поджидает.