Поколение

22
18
20
22
24
26
28
30
Ай, на-ны, на-ны, на-ны, Ай, на-ны, на-ны, на-ны…

И опять из глубины сердца поднимались хмельная сила и удаль с посвистом и гиканьем, про которые что-то слышали и знали не то по снам, не то по каким-то смутным воспоминаниям, только не из этой сегодняшней, а какой-то другой жизни, какая была или у тебя, или у твоих предков. Обязательно была, потому что откуда же все это в нас?

Пахомов и Буров, не скрывая слез восторга, слушали и смотрели на торжество бесшабашного веселья, человеческой грусти и полета над всем земным и бренным; они только благодарно переглядывались и опять отдавались этому, как горная река, подхватившему их чувству.

— Когда я умру, — сказал Пахомов, — и тебе захочется, чтобы я встал из гроба, приведи, Миша, цыган. Я обязательно услышу и поднимусь. А если не поднимусь, то хоть одним глазком погляжу…

— Брось, старик, я не люблю этих разговоров даже в шутку. Пока живется, живи. А настанет час… Не мы первые, не мы последние. Давай еще по рюмке и на воздух, в волшебный сад. Я что-то задыхаюсь. В глазах карусель цветных юбок, пестрых платков.

Сидели в низких мягких креслах, но не в беседке, а сбоку от липовой аллеи, и наблюдали за вечерней жизнью торгового центра. Большинство его обитателей — иностранцы, они спускались с верхних этажей, где размещены жилые номера. Но немало было и наших. И не только молодых, но и пахомовского возраста и много старше.

Одеты люди здесь поизысканнее, чем в обычных московских ресторанах. У дам на декольтированных шеях драгоценности.

— Кто они? — спросил Пахомов. — Откуда такие взялись?

— Да брось ты! — хмыкнул Буров. — Начнешь сейчас сочинять. Ты-то кто?

— Я другое дело.

— Ну вот. А это, — показал он на молодых людей, прогуливающихся по аллее, — твои дети. Денег у тебя — куры не клюют, вот они помогают их тратить. — Он умолк, рассматривая проходившую мимо компанию молодежи, а когда она прошла, решительно сказал: — Нет, это не завсегдатаи. Видишь, как озираются.

— Да, — согласился Пахомов. — Пришли первый раз, посмотреть. Слава-то идет. Да и посмотреть есть что. Я когда сидел тут без тебя, все думал: одни там, на Севере, у черта в пасти добывают жизненные блага, а другие здесь их прожигают. А сейчас подумал: пусть будут в столице такие места. Хоть один раз, но человек сходит. Оставит сотню-другую и рубли будет дороже ценить.

— Кто ценит рубли, сюда вряд ли придет, — возразил Буров.

— Почему? А свадьба, а дни рождения?

— Э-э-э… Это кто же здесь будет юбилеи и свадьбы справлять? У кого столько денег? Хотя, может, найдутся и такие.

— Хватит нам считать чужие деньги, — остановил друга Пахомов. — Ты скажи, что с тобою происходит?

— А что, заметно со стороны?

— Не то слово. Ты какой-то не по-буровски шальной. Я наблюдаю за тобою два часа и, грешным делом, думаю: вот откуда характер вашего Димки. Но тогда от кого у вас это ваше, буровское? От Маши, что ли?

Михаил молчал, чуть опустив свою крупную голову. Пахомову казалось, что раньше он выглядел намного старше. Даже тогда, когда Пахомов после долгого перерыва приехал в город своей инженерной юности и они встретились в гостинице. А это было десять лет назад. Степан помнил, как он искренне жалел друга. Ему казалось, что Бурова засосала периферия, и он ругал тогда и жизнь и еще кого-то, кажется, заводское начальство, местные городские власти, за то, что они не ценят такого талантливого конструктора и умного человека. На Бурове был серый поношенный костюм и темная рубаха, которые его сильно старили. Красивые каштановые волосы, не причесанные, свисали на уши и худую шею сосульками, и Михаил все время поправлял их пятерней. Помнил Степан, и как Буров, приоткрыв рот, слушал его, Пахомова, и время от времени вставлял свои дурацкие: «Ты гляди!» и «Надо же!»

Сейчас все было по-другому: волосы ухожены, видно, над ними потрудился отличный парикмахер, элегантный темно-серый с мягкой искоркой костюм-«тройка», чисто выбритое, без морщин, пополневшее лицо. Михаил выглядел так, будто хотел кому-то понравиться.

«Странная человеческая жизнь, — подумал Пахомов. — Я сейчас выгляжу в его глазах, пожалуй, так, как Буров выглядел тогда, десять лет назад. Мы будто поменялись местами. А почему? Разве время не для всех течет одинаково?»