Автобиография одной итальянской

Когда мы приехали в Лондон, чтобы арендовать у пенсионного фонда банка «Берклиз» небольшой особняк, который потом станет знаменитым бутиком на Олд-Бонд-стрит, дорога оказалась так себе, немногочисленные магазины были в запустении, да и сам особняк пребывал не в лучшем состоянии. Однако в перспективе он имел большой потенциал. На последнем его этаже имелась даже мансарда. Я сказал, что там, наверху, где можно будет разместить и мужские, и женские гримерные, и ателье, самое место устроить настоящий Модный дом Версаче.

Поначалу Джанни заколебался: он хотел в мансарде оборудовать себе квартиру. Когда же я объяснил Гальбьяти, а потом и архитектору (Рокко Мантоли, нашему земляку и старому другу), что здесь будет располагаться домашняя коллекция Версаче, оба посмотрели на меня как на сумасшедшего. Никакой домашней коллекции Версаче не существовало, и никаких предметов домашнего уюта мы не производили! Но я знал, что они очень скоро у нас появятся, ибо уже вел переговоры с брендом Rosenthal[47]. Это был очередной шаг вперед.

В этот период осознание того, что у нас столько магазинов и дорогих лицензий, нас возбуждало и подстегивало, как азартная игра, сопряженная с постоянным риском. Один флажок в Лос-Анджелесе, другой в Сингапуре… Однако, продавая некоторые из магазинов, мы имели возможность держаться на плаву и готовиться к новому этапу, который наступит, когда Аллегре исполнится восемнадцать лет.

Когда же Аллегра достигла этого возраста, мы вступили в промежуточную фазу общения с иностранными директорами-распорядителями, которых выбрал законный представитель моей племянницы. Я остался в качестве президента, Донателла – в качестве вице-президента и креативного директора. Затем, один за другим, следовали три иностранных члена административного совета. Первым был Джанкарло ди Ризио, с которым возникли некоторые трения. Затем – Джан Джакомо Феррарис, на первом собеседовании сказавший следующее: «Я счастлив, что пришел сюда и буду здесь работать с обожаемым Джанни Версаче». Он сказал это перед всеми, и я испугался, что такая декларация расстановки игроков на поле может стоить ему места, которого у него, в сущности, еще нет. Но, к счастью, этого не случилось. Третьим по счету был Джонатан Экройд, проработавший в фирме до 2022 года, а затем перешедший к Burberry. Джонатан участвовал в передаче прав на предприятие, и его уход совпал с окончанием всех моих формальных связей с фирмой Gianni Versace. С Джонатаном я до сих пор сохранил прекрасные отношения, и он, как и Феррарис, считает меня своим учителем и примером для подражания. Когда он пришел в фирму Версаче, он хорошо помнил меня по предыдущим нашим встречам. Он еще совсем молодым приезжал из Лондона, чтобы сделать для нас закупки в счет группы Harrods[48]. Сегодня фирма Gianni Versace, удачно проданная за почти два миллиарда долларов, является частью Capri Holdings – холдинга, который включает в себя марки Michael Kors и Jimmy Choo.

В условиях этой новой расстановки сил Донателла восстановила все творческие связи в традициях дома Версаче, высоко держит нашу марку и работает прекрасно. Она настоящая звезда, окруженная такими же звездами. Версаче главенствует на красных ковровых дорожках «Золотого глобуса» и «Оскара». На последней «Грэмми» певица Дуа Липа надела платье от Версаче из коллекции Bondage, то самое фантастическое платье, которое имеет собственную генеалогическую историю: его надевала Кристи Тарлингтон во время показа осенне-зимней коллекции 1992 года. Затем Донателла сама привезла его на вечер Met Gala в 1993 году, и еще дважды его надевала Синди Кроуфорд: на церемонии вручения музыкальной премии, а затем на amfAR, оба раза в 1992 году.

Донателла всегда ощущала себя женским двойником Джанни. Точнее, она была как бы Джанни, но из другого поколения.

Молодежь носит «Версаче» или мечтает носить «Версаче». Для марки, которая существует меньше пятидесяти лет, это исключительный результат. И всякий раз, как я вижу на ком-нибудь нашу одежду, я вспоминаю разговор, произошедший однажды у нас с Джанни. Мы обсуждали инвестиции и проекты средней величины, как вдруг он меня перебил и сказал: «Санто, мне очень нужно услышать от тебя, что будет с фирмой Gianni Versace после моей смерти». Он сослался на Hermes, модный дом, существующий с 1837 года, и на Louis Vuitton, существующий с 1854 года.

Джанни хотелось стать бессмертным, и сегодня Донателла прекрасно справляется, продолжая его историю, так быстро и нелепо оборвавшуюся.

Меня огорчает только то, что на публике она как будто чувствует необходимость вычеркнуть меня и делать вид, что меня вообще не существует, когда рассказывает о каком-нибудь нашем общем проекте. Она устраняет меня ради самоутверждения. Любой психоаналитик сказал бы, что у нее еще не иссякла необходимость «убить отца», то есть меня. Но я не психоаналитик.

Напротив того, я был единственным президентом фирмы Gianni Versace до 31 декабря 2018 года, то есть до того дня, когда мы передали ее американцам. Мне очень жаль, что имя нашего брата вычеркнули из названия фирмы, которая теперь именуется просто Versace. Возможно, иначе поступить было нельзя, может, такова мировая тенденция – в конце концов, и фирма Yves Saint Laurent теперь называется просто Saint Laurent. Но эта мания вычеркивать прошлое меня раздражает. Ведь были же мы когда-то «Версаче Санто и Джанни», потом стали «Версаче Санто, Джанни и Донателла», потом «Санто и Донателла», а теперь – просто «Донателла», где она креативный директор, а владелец иностранец. Но и все фирмы, и их названия происходят из одного истока: из «Джанни и Санто Версаче».

Мне нелегко говорить о сестре. Нас связывает глубокая внутренняя связь, но эта связь полна противоречий. Донателла совсем не такая, как я. Она строго различает публичное и приватное. На людях она напористая и даже агрессивная Донателла Версаче, но дома – совсем другая. Дома она гораздо деликатнее и глубже. Сознаюсь, что в некоторые моменты с трудом ее понимаю.

Донателла всегда ощущала себя женским двойником Джанни. Точнее, она была как бы Джанни, но из другого поколения. Нас с ней разделяли всего каких-то одиннадцать лет, но она принадлежала уже к другой Италии, к другой Калабрии и к другой семье, к моменту ее появления на свет уже достигшей благосостояния.

Когда я пошел в школу, итальянский был для нас иностранным языком, когда же в школу пошла Донателла, телевидение уже сгладило все различия и лингвистически объединило нас с Италией. Мне до сих пор очень важно перекинуться с Норой парой слов на диалекте, а при посторонних так и вообще говорить на калабрийском.

Когда мы с Джанни были детьми, на всем еще лежала тень только что кончившейся войны. Взрослые отвыкали от карточной системы, от голода и страха. Мы не ходили в рестораны, а устраивали складчину из той еды, что приносили с собой из дома. Да и что это была за еда… Котлета, состряпанная кузиной Маризой, самодельные макароны, баклажановая стружка вместо пармезана. А лучшим развлечением для нас были прогулки в Аспромонте[49] и ночные купания в море. Я до сих пор помню запах свежей дыни и вылазки в море на лодках с фонарями, чтобы наловить сардин, а потом зажарить их на костре.

Эта простая жизнь, впитавшая в себя запахи земли и моря, прочно сидит во мне. Когда я возвращался в Реджо, а я часто туда возвращался даже в те годы, когда был загружен работой и вертелся, как волчок, мое тело словно заново воссоединялось с душой. И нет для меня ни моря, ни гор красивее, чем в Калабрии.

И все, что пришлось пережить вдали от Калабрии, не оставило во мне никакого следа. Я как был спартанцем, так спартанцем и остался.

Когда я смотрю на фотографии Донателлы с голливудскими дивами, это доставляет мне удовольствие: она движется по той дороге, что проложил Джанни. И я понимаю, что мир мишуры и блесток – не только работа для нее, это еще и развлечение, в нем она чувствует себя молодой и полной сил. В глазах почтенной публики Донателла обладает талантом к связям с общественностью.

Я отношусь к этому по-другому. Наверное, я просто менее чувствителен к известности. Но и мне доводилось радоваться встречам со знаменитостями, и я считаю их наградой за нашу работу. Особенно приятно было работать с артистами и ощущать, что они становятся ближе и к нашей работе, и к нашей семье.

Когда я смотрю на фотографии Донателлы с голливудскими дивами, это доставляет мне удовольствие: она движется по той дороге, что проложил Джанни.

Тут я вспоминаю Мину, с которой постоянно поддерживаю связь. Мы ее всегда обожали. С мамой, Джанни, Донателлой и Норой мы ездили в Мессину послушать ее в спектакле, который она пела вместе с Джорджо Габером. Это Джанни вытаскивал нас на все интересные события, если бы не он, мы бы, может, никогда и не поехали. А с ним мы были среди публики на последнем концерте Мины в «Буссола ди Версилия». Для обложки своего диска она позировала в платье от Джанни Версаче. Им всегда было радостно вместе, да иначе и быть не могло: встречались две абсолютно творческие натуры. Бенедетта Мадзини, дочь Мины, в июне 1996 года была вместе с нами на весенне-летнем показе 1997 года, и именно она представила нам двух необычных музыкантов, гостей этого шоу. Один из них был Робби Уильямс, только что разорвавший связи с Take That, другой – Тупак Шакур. Тупак прошелся по подиуму вместе со своей невестой Кидадой Джонс. Это было одно из его последних появлений на публике: три месяца спустя он был убит в Лос-Анджелесе.