— Что вы! Как можно! — леди Фледа понизила голос. — Те, кто здесь родился, умирают здесь же. Невозможно допустить, чтобы тайны кузнечного дела вышли из-за этих стен!
— Вот как, — радости у Эмер поубавилось, и она новыми глазами взглянула на вилланов, оказавшихся на деле рабами. — Разве они довольны такой жизнью?
— Довольны? О чем вы, дорогая невестка? — леди Фледа посмотрела так же высокомерно, как пасынок. — Довольны — не довольны… Это — вилланы, их дело — служить королеве. А наше — проследить, чтобы они служили верно.
Эмер замолчала, имея на этот счет свое мнение.
Но вот впереди показались каменные дома, крытые черепицей. Широкие трубы извергали клубы черного дыма пополам со снопами искр — настоящие логова дракона!
— Проводите нас к милорду, — приказала леди Фледа, и их подвели к одному из домов, на открытой двери которого танцевали отблески огня. Эмер от волнения задержала дыхание и перешагнула через порог.
Годрик был здесь. Стоял у наковальни, облаченный в старые, вымазанные угольной пылью штаны, кожаный фартук на голое тело и — подумать только! — щегольские сапоги из желтой кожи. Эмер остановилась, как вкопанная, жадно глядя на мужа. Он бил по наковальне, по желто-белому раскаленному куску металла, зажатому в клещи. Огонь, искры, клубы черного дыма — все это придавало ему нечеловеческий вид. Мускулы так и играли, перекатываясь под кожей, и движения были сильны и точны, как у настоящего кузнеца. Таким, наверное, был праотец людей, созданный ярким пламенем в кузнечном горниле, и ставший первым кузнецом на земле. Годрик не заметил появления гостей, а Эмер не нашла в себе сил окликнуть его. Просто стояла и смотрела, и понимала, что до самой смерти влюблена в этого несговорчивого гордеца.
Любимое дело всегда приносит душевное успокоение.
Вроде бы и истина, но в этот раз с успокоением не ладилось. Мысли летели вразброс, подобно вспугнутым птицам, и не было полного сосредоточения, которое обычно наступало, стоило взять в руки кузнечный молот.
— Работай, — велел Годрик помощнику, который раздувал меха. — Умер, что ли?
Горячие угли, наковальня, полоска металла, зажатая в клещи. Это будет нож. Кончик полоски отрублен наискось, чтобы получилось скошенное лезвие. Удары молота делают его всё тоньше, при каждом ударе металл вспыхивает. И эта вспышка — словно крик боли, только слышен он одному кузнецу. Но молот бьет металл снова и снова, потому что кузнец знает — только через боль можно придать куску рыхлой руды плотность, крепость и гибкость настоящего клинка. Такого, который перерубит толстый гвоздь и не сломается, если приведется его согнуть. Только боль делает его крепче. И человека — тоже.
Искры летели веером, оставляя на фартуке крохотные пятна-подпалины. Левую руку, держащую клещи, защищала длинная рукавица, а правая рука уже привыкла терпеть ожоги.
Годрик методично стучал молотом, выравнивая клинок, потом клал его на угли, потом опять на наковальню. Следивший за его точными и крепкими движениями помощник втайне завидовал. Ему предстояло стать кузнецом еще года через три, если не больше.
Наковальня, горнило, наковальня, горнило…
Напрасно он надеялся на успокоение души. Ни душа, ни совесть не желали приходить в равновесие. Глядя в рыжие угли, Годрик подумал, что у его жены кудри такого же огненного цвета. Жена… Как странно и непривычно это звучит. И невозможно было предположить, что его женой окажется эта нелепая долговязая девица из диких земель.
Она предстала перед его мысленным взором подобно вспышке пламени. Как в спальне, когда они играли в карты — прикрытая лишь рыжими кудрями, водопадом сбегавшими на плечи и спину. И как в мыльне, когда она целовала его страстно, самозабвенно, с откровенным бесстыдством. Бесстыдная, дерзкая, но такая…
Рука дрогнула, и Годрик досадливо прищелкнул языком, разглядывая испорченную работу. Слишком сильно ударил.
Клинок был отправлен в уголья, и Годрик мрачно уставился на него, глядя и не видя. С пугающей ясностью ему вспоминалась жена — она смотрела на него, и глаза блестели восторженно, а сама отак и пылала от желания. Не скрывая их и не стыдясь. И даже не делая вид, что стыдится. Ни капли кокетства, куртуазности, словно раскрытая ладонь — видна целиком и без утайки. Прямодушная женщина и… опасная в своей прямодушности.
Снова наковальня, и в дело пошел молоток поменьше, чтобы исправить ошибку.
— Качай меха равномерно и сильно, — последовал новый приказ помощнику. — Иначе быстро устанешь.
ebooksa