Скорее всего, она не рассчитывала зайти так далеко, но теперь ничего не оставалось, как идти дальше, ведь он сидел, вытаращив на нее глаза. На этот раз это была даже не огромная, непобедимая наглость, то было просто бахвальство, бравада, ей нужно было поразить его, оставить слово за собой.
– Не веришь? – воскликнула она. – А помнишь детский трупик, который нашли в заливе? Это я его туда бросила!
– Что? – проговорил он.
– Да. Ничего-то ты не помнишь. Мы еще читали про это в газете.
Помолчав, он вскричал:
– Ты просто сумасшедшая!
Но его растерянность, должно быть, только раззадорила ее, придала какую-то странную силу, позволившую ей пуститься в описание подробностей.
– Я положила его в сундучок – он был мертвый, я убила его сразу, как только он родился. И когда мы выехали в залив, я его и выбросила.
Он сидел мрачный и безмолвный, а она продолжала: это было давно, несколько лет назад, когда она приезжала в Лунное. Так что видишь, не все узнается, далеко не все. Как он думает: что было бы, если б узнавалось все, что делают люди? А что творят замужние женщины в городах? Они убивают своих детей еще до того, как те родятся, на то есть специальные доктора. Городские не хотят иметь больше одного, в крайности двоих детей, и тогда доктор просто чуточку открывает им матку. Что-что, а тут уж Аксель может ей поверить, там это не бог весть какая штука.
Аксель спросил:
– Так, значит, и этого, последнего ребенка ты тоже прикончила?
– Нет! – ответила она с величайшим равнодушием. – Да и зачем бы мне это, – сказала она. Но еще раз повторила, что, случись такое, ничего бы страшного не произошло; казалось, мысленно она привыкла к этому вопросу, потому и стала так равнодушна. В первый раз ей, может, и было жутковато и страшно убивать ребенка – а во второй? Она рассматривала самое деяние с какой-то исторической точки зрения: это произошло и это происходит.
Аксель вышел из избы с тяжелой головой. Мысли его были заняты не столько тем, что Барбру убила своего первого ребенка – это его не касалось. И что она вообще имела того ребенка, тоже не его дело, невинность – не про нее сказано, да она никогда и не притворялась, наоборот, не скрывала своей осведомленности и даже научила его некоторым нечистым забавам. Ладно. Но последнего ребенка он отнюдь не желал терять, маленький мальчик, беленькое тельце, завернутое в тряпку. Если она виновата в смерти этого ребенка, значит она причинила зло ему, Акселю, разорвала связь, имевшую для него большую цену, притом такую, какую ему уже никогда не создать. Но может, он обвиняет ее понапрасну, может, она и впрямь упала в ручей и не успела подняться. Но ведь узел-то был при ней, и оторванный кусок рубашки, который она взяла с собой…
Но часы шли, наступил полдень, потом вечер. Аксель улегся в постель, долго лежал без сна, глядя в темноту, наконец заснул и проспал до утра. А там настал новый день, а после него пошли другие.
Барбру была все такая же. Она знала многое о том, что делается на свете, и равнодушно относилась к мелочам, внушавшим деревенским ощущение опасности и страха. С одной стороны, это утешало, – она была проворна за обоих, беспечна за обоих. Да и не было в ней вовсе ничего опасного. Барбру – чудовище? Ничуть не бывало. Красивая девушка, голубоглазая, чуточку курносая, золотые руки! Ей скучно тут, ей ужас как надоели и хутор, и деревянные кадушки, которые сколько ни мой, не отмоешь, надоел, может быть, и сам Аксель, и проклятое затворническое житье, но она не убивала ни одно живое существо и по ночам не стояла над Акселем с занесенным ножом.
Только один раз заговорили они снова о детском трупике в лесу. Аксель опять сказал, что лучше было бы захоронить его на кладбище и засыпать землей, но Барбру, как и прежде, твердила свое: она поступила куда как разумнее. А потом добавила кое-что, из чего он понял, что и она не переставала думать об этом со всей изворотливостью, на какую была способна, напрягая, сидя за вязанием, свой крошечный, жалкий первобытный умишко:
– А если и узнается, я поговорю с ленсманом, я у него служила, госпожа Хейердал мне поможет. Не у всех есть такая заручка, а их и то оправдывают. Да и отец в ладу со всеми властями, и с приставом, и с остальными.
Аксель только головой покачал.
– Не веришь?
– Что, по-твоему, может сделать твой отец?