– Кстати, а вы знаете, что люди с «Эй-би-эс» нашли настоящего Трейна?
– Еще бы! – ответили все хором, а Осси сказал:
– Скажу вам прямо: если этот охламон не скажет то, что он просто обязан сказать, я пешком отправлюсь в Нью-Йорк и разорву его на мелкие кусочки. И никто меня не остановит!
– Ну, это понятно, – покачал головой Хью и вернулся к теме Гектора.
– Он знает нас по первым именам, – сказал он. – Но в Америке тысячи Хью, Чаков и Табов. И Китти. Прости, но квартире каюк, детка!
Китти пожала плечами.
– Ну и фиг с ней. А вещей у меня – одна сумка. Собраться – пять минут.
– Но мы же не можем просто вывести его на улицу и отпустить, верно? – сказал Таб обеспокоенно.
– Мы свалим, когда он будет спать, – предложил Хью. – Дверь оставим открытой. Когда захочет, сможет уйти.
– Ты что, забыл, что он болен? – спросила Китти.
– Черт! Ты что, думаешь, он сразу откинет коньки? Через сутки после того, как мы разбежимся, кто-нибудь позвонит в полицию и скажет – так мол и так! Они за ним и приедут, если он не уйдет на своих двоих… Осси! Что ты делаешь?
Осси держал в руках блокнот и ручку. Не глядя на остальных, он сказал:
– Пишу прощальную записку. Нужно очень четко описать все наши действия. В том, что он приболел, нет нашей вины. Мы давали парню лучшую еду, верно? Из «Пуританина». И хорошую воду из-под крана – нас же ни о чем не предупреждали, так? Поэтому если он заболел, то это из-за уродов, которые затрахали наш мир. Верно?
Все согласно закивали.
– А еще и потому, – продолжал Осси, – что его папаша любит деньги больше, чем собственного сына. Так? Ему, видите ли, жалко было поставить водоочистители бедным людям!
– Не исключено, что, наоборот, он спас их от неприятностей, – сказал Карл.
– Что?
– Да говорят, в Колорадо эти фильтры забиваются бактериями. Там целый скандал. Народ хочет подавать иски производителям.
– Я об этом не стану писать, – покачал головой Осси.
Он лежал в полной темноте, освещенной, впрочем, отблесками кошмаров. Желудок у него крутило. Пот лился в три ручья. Болело все – спереди, сзади, внутри. Гектор слабым голосом позвал: эй, хоть кто-нибудь!