Винс затягивается и выпускает струйки дыма из ноздрей. От этой привычки, кстати, растительность у него в носу гуще, чем обычно бывает у парней, которым еще нет тридцати.
Шеймус Риордан переводит взгляд на Бобби:
– Меня в чем-то подозревают?
– Вовсе нет.
– То есть я всего лишь потенциальный свидетель?
– Да, верно.
– Значит, если мне не нравится тон этого засранца, я могу просто встать, подняться обратно к себе в кран и баста?
Бобби кладет готовому вскипеть напарнику руку на грудь.
– Можете.
Шеймус Риордан с победоносным видом смотрит на Винсента: выкуси, мол.
– Так что, Серпико, следи за своим поганым языком.
Теперь тот разрывается между тем, чтобы принять сравнение с кумиром (не с самим Фрэнком Серпико, чьих ценностей он не разделяет, а с Аль Пачино в роли Серпико, иконой стиля для Винса) как лесть либо как оскорбление, которое Шеймус, по мнению Бобби, и имел в виду.
Винсент склоняется к первому варианту и с пафосом говорит:
– Лучше за своим языком последи, ничтожество.
Шеймус криво усмехается Бобби, как бы говоря: «Совсем детки нынче невоспитанные пошли, да?»
Бобби закуривает, затем протягивает пачку Шеймусу. Тот берет сигарету, Бобби прикуривает ему и Винсенту – и вот они лучшие приятели. Сейчас договорят и дружной компашкой пойдут в бар.
– Когда я вышел из вагона, все уже закончилось, – говорит Шеймус.
– С этого места поподробнее, – просит Бобби.
– Там были четыре подростка…
– Белые?