Шевалье благоразумно рассудил, что если напишет о вступлении Оппенгеймера в Коммунистическую партию, то его друг, чего доброго, возбудит иск за клевету. Поэтому через год он опубликовал «Оппенгеймер – история дружбы» без смелых заявок. Вместо этого «тайная ячейка» повсюду в книге фигурирует как «дискуссионная группа».
Шевалье сообщил Оппенгеймеру, что не мог не написать мемуары, потому что «история, будучи робкой по своей природе, нуждается в служанке в лице истины». Однако в данном случае «истину» каждый видел по-своему. Состояли ли все члены «дискуссионной группы» Беркли в Компартии? Шевалье, очевидно, считал, что да. Оппенгеймер настаивал, что он, по крайней мере, не состоял. Через контакты с КП он нашел для себя правое дело – защиту испанской республики, сельхозрабочих, гражданских прав, интересов потребителей. Роберт посещал собрания, давал советы и даже помогал партийным деятелям сочинять декларации. В то же время он не имел партийного билета, не платил партийные взносы и был полностью освобожден от подчинения партийной дисциплине. Его друзья имели основания считать его «товарищем», однако сам он себя таковым явно не считал.
Джон Эрл Хейнс и Харви Клер, историки коммунистического движения в Америке, писали, что «быть коммунистом означало принадлежать догматичному духовному миру, наглухо закрытому внешним влияниям…». Таким Оппенгеймер определенно никогда не был. Да, он читал Маркса, но также читал «Бхагавадгиту», Эрнеста Хемингуэя и Зигмунда Фрейда, а ведь в те времена чтение таких книг грозило исключением из партии. Одним словом, Оппенгеймер никогда не вступал в тот причудливый социальный договор, которого требовали от членов партии.
В 1930-х годах Роберт, вероятно, стоял ближе к партии, чем потом сам признавал или помнил, но не настолько близко, как считал его друг Хокон. Это не странность и не обман. Так называемые «тайные ячейки» партии, в одной из которых якобы состоял Оппенгеймер, были, как объяснил Шевалье Мартину Шервину, группами, не имеющими формального состава, установленных правил или четкой подчиненности. По понятным тактическим причинам партия предпочитала считать, что участники «тайных ячеек» проявляли большую личную преданность. С другой стороны, каждый участник мог сам устанавливать пределы своей «преданности», и ее степень со временем менялась, причем иногда очень быстро, как это, например, произошло с Джин Тэтлок.
Шевалье, похоже, всегда сохранял верность партии и в тот период, когда они были близкими друзьями, считал Оппенгеймера настолько же лояльным. Возможно, некоторое время так оно и было, однако мы не можем знать, как далеко простиралась верность Оппенгеймера партии. С уверенностью можно сказать только одно: период максимальной преданности был для Роберта коротким и быстро закончился.
Правда и то, что Роберт всегда желал иметь и сохранял возможность самостоятельно мыслить и принимать решения. Чтобы оценить приверженность чему-либо, ее необходимо рассматривать объективно. Отказ от объективности был наиболее пагубной чертой маккартизма. Наиболее существенный политический факт биографии Оппенгеймера – это то, что в 30-х годах прошлого века он посвятил себя работе на благо социально-экономической справедливости в Америке и ради достижения этой цели сблизился с левыми.
Глава одиннадцатая.
Ее карьерой стало продвижение карьеры Роберта…
К концу 1939 года зачастую бурные отношения Оппенгеймера и Джин Тэтлок расстроились. Роберт любил Джин и, несмотря на проблемы, был готов жениться на ней. «Мы по меньшей мере дважды были настолько близки к браку, что считали себя обрученными», – вспоминал он. Однако Роберт часто пробуждал в своей избраннице худшие качества. Джин раздражала привычка Роберта осыпать друзей подарками. Она не желала, чтобы ей оказывали подобные знаки внимания. «Пожалуйста, больше не дари мне цветы, Роберт», – однажды заявила она. Тем не менее в следующий раз, забирая ее из дома знакомых, он опять явился с неизменным букетом гардений. Увидев цветы, Джин швырнула их на пол и сказала подруге: «Скажи ему, пусть уходит. Скажи, что меня здесь нет». Боб Сербер утверждал, что Джин временами «пропадала на несколько недель, а то и месяцев, после чего безжалостно мучила Роберта. Она издевательски спрашивала, с кем он проводил время и что они делали, как если бы старалась обидеть его. Вероятно, потому что хорошо знала, как сильно он ее любил».
В конце концов на разрыв первой пошла сама Тэтлок. Джин, как и Оппенгеймер, умела проявить несгибаемый характер. Находясь в растерянности и сильном расстройстве чувств, она отвергла последнее предложение о женитьбе. К этому времени Джин закончила третий курс факультета медицины. В 1930-е годы редкая женщина становилась врачом. Решительное намерение избрать карьеру психиатра удивляло многих ее друзей, узревших в этом несвойственные женщинам дерзость и своеволие. При этом ее выбор имел логическую основу. От политической активности до заинтересованности психологией Тэтлок всегда руководило желание оказывать ближним непосредственную, практическую помощь. Профессия психиатра соответствовала ее темпераменту и умственным способностям, поэтому в июне 1941 года она получила диплом бакалавра медицины Стэнфордского университета. Следующий год Джин проработала интерном в психиатрической больнице Святой Елизаветы в Вашингтоне, округ Колумбия, еще через год стала ординатором больницы «Маунт-Сион» в Сан-Франциско.
Между тем Роберта замечали в компании ряда «очень привлекательных, совсем юных девушек». Среди прочих он поддерживал отношения с сестрой жены Хокона Шевалье Энн Хоффман и сестрой обозревателя «Сан-Франциско кроникл» Гербера Каэна. Боб Сербер по памяти назвал полдюжины подружек Оппи, в том числе эмигрантку из Великобритании Сандру Дайер-Беннетт. Роберт разбил не одно сердце. Тем не менее стоило Тэтлок в приступе хандры позвонить ему, как он немедленно приезжал и разговорами выводил ее из депрессии. Они были самыми близкими друзьями и эпизодически – любовниками.
И тут в августе 1939 года Роберт приехал на послеобеденный прием в саду, который давал в Пасадене Чарльз Лауритсен, где был представлен двадцатидевятилетней замужней Китти Харрисон. Боб Сербер был свидетелем этой встречи. Китти с первой встречи потеряла голову. «Я влюбилась в Роберта в тот же день, – потом писала она, – но до поры пыталась это скрывать». Вскоре после этого Роберт удивил друзей, явившись на вечеринку в Сан-Франциско под руку с Китти Харрисон. К корсажу Китти был приколот букетик огненных орхидей. Всем стало крайне неудобно, ведь хозяйкой вечеринки была последняя любовница Оппи Эстель Каэн. Шевалье отозвался об этом дне как о «не совсем приятном событии». Некоторые из друзей Оппи, кому нравилась Тэтлок и кто надеялся, что они еще помирятся, в упор не замечали новую пассию. Китти показалась им кокеткой и интриганкой. Многие годы спустя Роберт вспоминал: «Среди друзей царила большая озабоченность…» Однако, когда выяснилось, что Китти не мимолетное увлечение, друзья сменили гнев на милость. «Давайте признаем, – сказала одна женщина, – это, конечно, скандал, но, по крайней мере, Китти сделала из него человека».
Невысокая брюнетка Кэтрин или, как ее прозвали, Китти Пюнинг Харрисон была не менее хороша собой, чем Тэтлок, однако полностью отличалась от нее по темпераменту. Орхидеи, которые она надела на вечер с друзьями Оппи, появились не случайно – она выращивала эти броские цветы в квартире и носила их для эпатажа. Никто никогда не видел жизнерадостную Китти в угрюмом настроении. Когда ей порой доставалось от жизни, она быстро отмахивалась от неурядиц и двигалась вперед. Если Тэтлок сравнивали с ирландской принцессой, то Пюнинг причисляла себя к настоящему германскому королевскому роду. «По матери Китти приходилась родственницей всем коронованным особам Европы», – свидетельствовал Роберт Сербер. «Девочкой она проводила лето в гостях у дяди, короля Бельгии». Китти родилась 8 августа 1910 года в Реклингхаузене, маленьком немецком городке Северного Рейна-Вестфалии. Она приехала в Америку в двухлетнем возрасте, когда родители – Франц Пюнинг тридцати одного года и Кете Виссеринг-Пюнинг тридцати лет – эмигрировали в Питсбург, штат Пенсильвания. Инженер-металлург по образованию Пюнинг получил должность инженера в сталелитейной компании.
В детстве Китти, как единственному ребенку в семье, ни в чем не отказывали. Она росла в зажиточном районе Питсбурга Аспинуолл. Китти рассказывала друзьям, что ее отец – «принц небольшого княжества в Вестфалии», а мать – родственница королевы Виктории. Ее дедушка Фридрих Бодевин Виссеринг арендовал земли ганноверского королевского двора и состоял выборным членом муниципалитета Ганновера. Предки по линии бабки Иоганны Блоне со времен Крестовых походов одиннадцатого века были королевскими вассалами Савойского дома, одной из старейших сохранившихся королевских династий Европы. Блоне служили управляющими и придворными советниками в различных Савойских княжествах на территории Италии, Швейцарии и Франции и владели величественным замком южнее Женевского озера.
Кете Виссеринг была красива и величава. Короткое время она была обручена с кузеном Вильгельмом Кейтелем, впоследствии получившим при Гитлере чин фельдмаршала и в 1946 году осужденным и повешенным в Нюрнберге как военный преступник. В то время как мать возила маленькую Китти в Европу гостить у «королевской» родни, отец, напротив, взял с нее слово никогда никому не говорить о предках голубой крови. Став молодой женщиной, Китти все же иногда намекала, что происходит из благородного семейства. Друзья семьи запомнили, что ей приходили письма от немецких родственников с пометкой «Ее высочеству Кэтрин».
Во время Первой мировой войны Пюнинги, как и многие другие немецкие иммигранты, иногда переживали трудные времена. В качестве подданного враждебного государства Франц Пюнинг был взят местными властями под наблюдение, и даже юная Китти с трудом находила общий язык с соседскими детьми. Английский не был для нее родным языком; даже став взрослой, Китти безупречно говорила по-немецки без примеси какого-либо диалекта. В подростковом возрасте мать казалась ей «деспотичной». Они плохо ладили. Китти росла бесстрашной, с бьющей через край энергией девчонкой, мало считавшейся с общественными приличиями. «Она была адски необузданной в школе», – вспоминала Пат Шерр, ставшая в дальнейшем подругой Китти.
В высшей школе Китти училась с переменным успехом. Сначала поступила в Питсбургский университет, но еще до окончания года уехала в путешествие по Германии и Франции. Затем несколько лет училась в Мюнхенском университете, Сорбонне и Университете Гренобля. Основное время, однако, проводила в парижских кафе в компании музыкантов. «Я уделяла мало внимания учебе», – вспоминала Китти. Через день после Рождества 1932 года она сгоряча выскочила замуж за одного из молодых людей из ее окружения, родившегося в Бостоне музыканта Фрэнка Рэмсейера. Через несколько месяцев она обнаружила дневник мужа, который тот вел зеркальным письмом, и поняла, что вышла замуж за наркомана и гомосексуалиста. Вернувшись в Америку, Китти поступила в Висконсинский университет, где начала изучать биологию. 20 декабря 1933 года суд в Висконсине удовлетворил ее иск об аннулировании брака на основании доказанного непристойного поведения мужа.
Через десять дней Китти пригласили на новогоднюю вечеринку в Питсбурге. Ее подруга Сельма Бейкер сообщила, что повстречала «настоящего» коммуниста, и предложила Китти встретиться с ним. «Мы обе ни разу не видели живого коммуниста, – вспоминала Китти, – поэтому нас разбирало любопытство». В тот вечер она познакомилась с Джо Даллетом, двадцатишестилетним сыном богатого бизнесмена из Лонг-Айленда. «Джо был на три года старше меня, – вспоминала Китти. – Я влюбилась в него прямо на вечеринке и никогда не переставала любить». Через шесть недель она уехала из Висконсина, чтобы выйти за Джо Даллета замуж и жить с ним в Янгстауне, штат Огайо.
«Красивый был, сукин сын, – вспоминала одна из подруг, – просто роскошный парень». Высокий, поджарый, с густой копной темных вьющихся волос, Даллет, казалось, имел способности ко всему на свете. Он родился в 1907 году, бегло говорил по-французски, с легкостью играл классику на пианино, разбирался в диалектическом материализме. И мать, и отец Джо были американцами в первом поколении с немецко-еврейскими корнями. К тому времени, когда Джо стал подростком, его отец заработал немалое состояние на торговле шелками. Джо с сестрами посещал синагогу зажиточной еврейской общины в Вудмере, Лонг-Айленд, но, когда ему исполнилось тринадцать лет, отказался принимать бар-мицву. Некоторое время он ходил в частную школу, а осенью 1923 года поступил в Дартмутский колледж. К этому времени он успел превратиться в политического радикала и на каждом шагу воинственно отстаивал «пролетарские идеалы». Однокурсники по Дартмуту видели в нем чудака и «белую ворону». Провалив большинство предметов, Даллет бросил колледж посередине второго курса и устроился на работу в нью-йоркскую страховую компанию. Несмотря на успех, он в один прекрасный день в отвращении уволился с работы и буквально с нуля начал новую жизнь рабочего. Эту метаморфозу, возможно, вызвала казнь анархистов итальянского происхождения Николы Сакко и Бартоломео Ванцетти в августе 1927 года. «Трудно предсказать, что бы из меня получилось, – писал Даллет своей сестре, – если бы 22 августа 1927 года в Массачусетсе не поджарили на электрическом стуле парочку “макаронников”».